Рауль Мир-Хайдаров
Муса Гали
глава из мемуаров «Вот и все…я пишу
вам с вокзала»
«Молчи, кукушка.
Сколько жить – уже
загадывать не надо»
Муса
Гали… Муса-ага…Как близко мне это имя, как ласкает оно мне слух, сердце, душу,
воображение, вызывает в мыслях теплый и высокий отклик. Я познакомился с ним зимой 1975г. в Малеевке. Туда я приехал впервые и
мало кого знал, и даже не предполагал, что Малеевка тоже станет моим любимым
местом, и когда-то и меня будут называть
− старым малеевцем. Есть еще такое, к сожалению, быстро убывающее
братство.
Когда
я впервые появился в роскошной столовой Малеевки, где в ту пору справа на входе
еще высился громоздкий дубовый буфет с богатейшим ассортиментом, зал уже
наполнялся писателями, и мне нужно было выбрать себе место. Почти за каждым
столом обедали люди, чьи имена, книги, портреты мне были знакомы. Против буфета располагался стол №1, который десятки лет
подряд занимал поэт Сергей Островой, а рядом с ним сидели Мустай Карим с товарищем
и супруга Сергея Острового − известная виолончелистка. Конечно, я узнал
Мустая-ага сразу, в ту пору вступающие в литературу хорошо знали своих
предшественников, их творчество.
Человек,
рядом с Мустаем Каримом и Сергеем Островым, сразу бросался в глаза своей
импозантностью, благородством. Высокий, прямой, совершенно седой, густой ёжик
седых волос укладывался сам по себе в оригинальную прическу, которая была ему
удивительно к лицу. Бледное, аристократическое лицо с крупными выразительными
глазами четко выдавало в нем − поэта. Внешность обманчива и не может
давать никаких гарантий, но я не ошибся, Муса Гали оказался замечательным
поэтом. Наши взгляды на какую-то секунду пересеклись с ним, и я уважительно
поздоровался.
Свой
первый стол в Малеевке я запомнил на всю жизнь. За ним сидели тоже одни поэты:
Сергей Поликарпов, Лариса Васильева и Павло Мовчан из Киева, подающий большие надежды поэт, но уже тогда,
в 1975 году, сильно озабоченный политикой и независимостью Украины. Уже 20 лет
он − депутат Верховной Рады, один
из видных деятелей новой Украины. Тогда мы не предполагали, что политика так
отдалит наши страны. Но хорошо помню, какие яростные, опасные политические
споры возникали между Сергеем Поликарповым и Павло Молчаном, я о них вспоминаю
даже сегодня, через 30 лет, когда вижу передачу В.Соловьева «К барьеру». Как,
оказывается, давно тлеет националистический уголек на Украине. Но оставим наш стол и вернемся к
дорогому Мусе Гали.
Дома
творчества − уникальное место, где встречались, отдыхали, работали, знакомились
писатели огромной страны. Сегодня мы знаем − нигде в мире подобных
заведений не было и вряд ли теперь когда-нибудь будут. Есть даже статистика:
каждая вторая или третья советская книга, а выходили тогда миллионы книг,
написана в Малеевке, Переделкино, Комарове, Ялте, Пицунде, Коктебеле, Дуболтах,
Гаграх, Дурмене − Ташкент. Обычно с утра большинство писателей работало,
часов с 12 катались на лыжах, потом
обед, обязательные послеобеденные и после ужина прогулки вокруг дома или до
деревни Глухово. У каждого был свой маршрут. У Мустая Карима и Мусы Гали
маршрут за долгие годы сложился особенный, ударный, он составлял почти
В
первый приезд я жил в самом дальнем коттедже и часов в пять вечера видел в
окно, как они, словно былинные богатыри, выходили из леса. Если был мороз, а
тогда он был всегда, − покрытые инеем, с подвязанными на подбородке
шапками. Так продолжалось много лет, они никогда не изменяли своей привычке.
Однажды я напросился с ними в компанию, прогулка далась мне с трудом, только
отдых в баре киношников мне понравился. Главное, я не мог тратить три
послеобеденных часа, мне нужно было работать, писать. Иногда они вдвоем до
обеда выходили на лыжах, и я встречал их очень далеко в лесу, на лыжах они
катались почти до 70-ти лет.
Через
две недели меня перевели в главный корпус, и я уже трижды на дню встречался с
ними в коридоре, у газетного киоска и, конечно, в столовой. Перед ужином или
перед кино в просторном холле с бюстом Серафимовича или прекрасном зимнем
саду-галерее, связывавшим два корпуса, собирались писатели. Собирались кучками,
группами, все писатели из восточных республик и Кавказа всегда окружали Мустая
Карима, к ним присоединялся и я.
Однажды,
незадолго до ужина, у меня раздался стук в дверь, на пороге стоял улыбающийся
Муса Гали. В руках у него была моя первая тощая книжка «Полустанок Самсона»,
которую я подарил библиотеке, существовала традиция − дарить Малеевке
свои книги.
−
Решил с тобой ближе познакомиться, рад, что тебя волнуют татарские темы, −
сказал он, улыбаясь.
В
этот вечер мы прервались только на ужин. С той зимней беседы в Малеевке можно
вести отсчет нашей дружбы до самой его смерти. Я бывал у него дома в Уфе,
встречались мы и летом с ним в Пицунде и Ялте. Надо отметить, что Муса Гали,
несмотря на болезни, был активнейший человек. Он даже совершил на теплоходе
кругосветное путешествие, побывал во всех европейских портах и столицах. Из
путешествия он привез не только впечатления, но и огромный цикл стихотворений,
сложившийся в отдельную книгу. У него был зоркий глаз, незамутненная душа, он
остро чувствовал прекрасное, у него был тонкий вкус.
После
того вечера он представил меня Мустаю Кариму. И с зимы 1975 года по 1991 год
только в Малеевке, а с 1991г. по 1998г. и в Переделкино, я был с ними каждый
год рядом – 25 лет близкого общения с этими прекрасными людьми!
С
1980 года я оставил работу в строительстве и ушел на «вольные хлеба» и в Домах
творчества бывал уже по два срока, как и они. Мы сидели за общим столом три
раза в день, а вечером, чаще всего, собирались у меня. Мне нравилось ухаживать
за ними, принимать их. Конечно, в наш круг часто попадали и другие писатели,
особенно, друзья Мустая Карима. Какие интересные разговоры были на этих
посиделках, какие забытые в литературе имена воскрешались, какие стихи
читались, какие истории рассказывались! Разумеется, мы частенько выпивали, а
тут и песня могла зазвучать. Мустай Карим вдруг говорил: «Муса, дорогой, спой
что-нибудь» − и Муса никогда не отказывался. Пел он задушевно, имел
голос, знал множество татарских, башкирских, украинских песен. Мустай Карим и
Мусса Гали − оба фронтовики, и многие вечера неожиданно оказывались
воспоминанием о войне.
Муса-ага
неполных 18-ти лет был призван на фронт, с первых дней на передовой.
Необученному, худенькому деревенскому мальчику вручили тяжелое противотанковое
ружье, с которым он прошел всю войну. Он говорил − я знаю, у меня левое
плечо от тяжести оружия деформировалось, оно заметно ниже правого, и, время от
времени, ноет ночи напролет.
В
той, уже почти забытой войне, было пять-семь грандиозных сражений, они все у
нас на слуху. В их число входит и форсирование Днепра − его высокого
берега. Немцы в 1943 году так его укрепили, что были уверены − Днепр
форсировать невозможно, вся река, противоположный берег лежали внизу у них
перед глазами, пристрелян был каждый квадрат, весь высокий берег − в
бетоне, одни дзоты.
Муса-абы
форсировал Днепр на каком-то утлом плотике все с тем же противотанковым ружьем,
потеря которого неумолимо грозила расстрелом. Сколько полегло там его
однополчан − не сосчитать, сотни, тысячи потонули, других разнесло в
клочья от прямого попадания, вся река была красная от крови, казалось, Днепр
вышел из берегов – говорил он. Осталось от его огромной бригады несколько человек.
Раненый, контуженный Муса Гали, не выпустивший свое противотанковое ружье, с
которым он сросся и спал в обнимку, одолел-таки неприступный берег. Наверное, с
тех пор он полюбил Украину, Днепр. Как хорошо, что он не знает про нынешние
отношения с Киевом.
Мусу
Гали нельзя представить без Мустая Карима рядом или наоборот, кому как удобнее,
они были неразлучны как братья. Они очень друг друга дополняли, понимали без
слов, по взгляду, по жесту.
В
начале рассказа я попытался дать портрет Мусы Гали − как выглядел он
внешне, для подтверждения моих слов о
неординарности его облика приведу пример из 1977 года. Однажды мы втроем
возвращались с обеда через летний сад к себе в комнаты, нас догоняет известный
детский писатель и не менее известный художник Юрий Коваль, он обращается к
Мустаю-ага:
−
Дорогой, пожалуйста, познакомь со своим другом, хочу написать его портрет,
очень благородная, высокой духовности у него внешность, давно искал такую
натуру.
Мустай-ага
ответил что-то шутя, а настойчивый Коваль увел Мусу тут же к себе. Портрет
получился, Коваль был человек известный, думаю, что этот портрет нашего друга
Мусы Гали находится где-то в музее.
Хочется
вспомнить какие-то детали из его жизни − Муса-агай имел прекрасный
почерк, что редко бывает у пишущих людей. Он каллиграфически переписывал свои
стихи. Жаль, в наше время не было таких роскошных книг для записи, в коже, с
мелованной бумагой, какой красивый архив сложился бы! Раз или два мне удалось
подарить ему красивые записные книги для стихов, одну из них с его записями я
видел. Сегодня я рад, что сделал такой скромный подарок, ради красоты он
специально переписал туда старые стихи.
Я
состоял в долгой переписке с Мустаем Каримом и Мусой Гали, сейчас эти письма
хранятся в моем Государственном музее у меня на родине в Мартуке, в Казахстане.
Мы согласовывали в письмах наши встречи в Домах творчества, в Москве, в Уфе, у
меня в Ташкенте, в Казани. К великой радости сохранилось много совместных
фотографий. Моя часть фотографий, оформленная в альбомах, тоже представлена в
моем музее − пришла и моя пора подводить итоги. На всякий случай, пусть
знают потомки, что даже в Казахстане, в далеком Мартуке, есть материалы о двух
выдающихся башкирских поэтах-фронтовиках.
В
1990-м году, после покушения в Ташкенте, я был вынужден эмигрировать в Россию. С
1990 по 1998г. я прожил с семьей в Доме творчества в Переделкино в комнате №
106. Все эти восемь лет мы встречались уже в Переделкино, потому что Малеевку
быстро продали, и ее уже больше нет. В Переделкино мы с женой Ириной всегда принимали
Мустая Карима вместе с Мусой, они приезжали туда до последнего − пока
могли, пока эти Дома еще сохраняли свое лицо. В эти годы к нам в компанию я
приглашал Амирхана Еники, и наши разговоры наполнялись новыми событиями,
фактами, судьбами, новыми красками. Мои знания о татарской и башкирской литературе,
полученные из этих разговоров-бесед, равны институтскому курсу вместе с
аспирантурой.
В
1998 году мы купили в Москве квартиру, но, к сожалению, ни Мустай-ага, ни
Муса-ага так ее не увидели, хотя они очень переживали, когда мы были
"бездомными". Радовало их одно − что я стал чаще печататься в
Казани, что у меня вышло несколько книг на татарском языке. Радовал их мой десятимиллионный
тираж книг на русском языке, шесть изданий собраний сочинений.
Они
верили в меня с первых шагов, и я счастлив, что оправдал надежды дорогих моему
сердцу людей. В Казани есть немало моих недоброжелателей среди писателей, они
злословят − да он 25 лет таскал чемоданы Мустаю Кариму и Мусе Гали.
Неверно говорят, это их нескрываемая зависть говорит − Мустая Карима и
старая советская власть, и новая власть Башкортостана уважала, ценила всегда −
его встречала машина у трапа самолета и отвозила куда надо. А Муса Гали всегда
был рядом. Я горд дружбой и вниманием таких людей, и как мог, старался помочь
им, хотел быть чем-то полезным.
Общение
с ними было для меня праздником души. Сегодня мне самому 70, если бы они были
живы, я бы снова с большим уважением и радостью ухаживал бы за ними, заваривал
бы чай, выстуживал бы водку, накрывал столы. Мало кому выпало счастье быть с
ними рядом на протяжении 25 лет.