Рауль
Мир-Хайдаров
Вместо
биографии
глава из
мемуаров «Вот и все…я пишу вам с вокзала»
«Я
наставляю всех и заблуждаюсь сам»
Насими
«Понял,
лишь жизни напившись сполна,
Горькие
истины – слаще вина»
Саади
Академик Сергей
Алиханов, читавший в США курс лекций о моей прозе и написавший о моем
творчестве монографию «Искусство жить искусством», чьим мнением я дорожу, не
только потому, что он мой биограф, а потому, что тонко чувствует мой текст –
читая черновики мемуаров, посоветовал: «Надо хоть пунктиром где-то дать свои
биографические сведения – о родителях, месте рождения, о том, где бывал, где
учился, как начинал, кто помогал, кто мешал…». Я думал, как бы это подать,
чтобы не скучно, не повторяясь, и вдруг я наткнулся в архивах на мое интервью,
данное накануне своего семидесятилетия старому другу – писателю, редактору газеты «Татарский мир» Ринату
Мухамадиеву, и я понял, что это как раз то, о чем говорил академик Сергей
Алиханов. Ниже интервью без купюр.
− Рауль
Мирсаидович! Многие считают вас московским татарином, некоторым известно, что вы
из Ташкента. Расскажите, пожалуйста: откуда вы, кто ваши родители?
− Мои родители,
оба – люди городские, из Оренбурга. С
детских лет помню, что они себя называли оренбургскими татарами. Родителям не
повезло – они родились незадолго до революции, и их детство пришлось на
Гражданскую войну, коллективизацию, раскулачивание, отъем собственности, голод
конца 20-х годов, на тотальное бегство горожан от голода в Среднюю Азию и
Казахстан, где жил единый по вере народ.
Мои предки жили в
Оренбурге на Аренде, историческое имя сохранилось, несмотря ни на какие
катаклизмы. Аренда – означает место в Оренбурге, где впервые в начале 20 века
появились доходные дома − то, что Москва пытается возродить сегодня. Помню
адрес бабушки – Аренда, Манасыпова, 34. Двухэтажный особняк с просторным
двором, сеновалом, конюшней, дровяным складом, с сараем для щегольской конной
пролетки был построен для себя. Два других дома, стоявших рядом, сдавались в
аренду состоятельным гражданам.
В конце 20-х годов
второй этаж конфисковали, и, на моей памяти, бабушка занимала только первый –
довольно просторный, хорошо обставленный, с камином, с пианино у окна, рядом с
огромным зеркалом в резной раме из красного дерева. Чуть дальше, между окнами,
висели настенные швейцарские часы «Мозер» с боем, тоже в корпусе из красного
дерева. Запомнились и массивные высокие резные ворота, запиравшиеся на ночь,
запирались и оконные ставни, исчезнувшие из городской архитектуры навсегда. Двор
этот в гражданскую войну видел не раз и красных, и белых, и даже сам генерал
Дутов чуть не въехал на постой, но почему-то в последний момент передумал.
Мама окончила рабфак и
некоторое время преподавала в школе. Отец не получил системного образования,
гимназию, в которой он учился в гражданскую, сожгли, но он имел тягу к технике,
работал механиком в разных мастерских. Войну начал водителем танка на
Волоколамском шоссе под Москвой, там и погиб, сгорел заживо в танке.
Насчет моего имени. У
меня по материнской линии был дядя – Нариман-абы, которого я, к сожалению,
никогда не видел. Он был летчик. В Оренбурге с царских времен имелась летная
школа, ее закончил Валерий Чкалов. Нариман-абы воевал в Испании и оттуда привез
мне имя – там у него погиб напарник, испанец по имени Рауль. Нариман-абы погиб
в 1941 году, как и мой отец Мирсаид, при защите Москвы, тоже заживо сгорел, но
в самолете. Что касается дефиса в моей фамилии, то он есть в моем свидетельстве
о рождении. Думаю, что его поставил какой-то ссыльный востоковед, работавший в
сельском совете, потому как Мартук был местом политических ссыльных. В
подтверждение этой гипотезы скажу, что у азербайджанцев все фамилии с
приставкой «Мир» пишутся через дефис, у них это означает принадлежность к
определенному роду. Мне об этом говорил известный азербайджанский писатель
Чингиз Гусейнов, но детали я не запомнил, к сожалению.
Родился я в Западном
Казахстане, в
Чтобы продолжить
образование, я переехал в Ташкент, где и остался на 30 лет. В 1989 году после
тяжелого покушения на меня за роман «Пешие прогулки», описанного бывшим
Генеральным Прокурором России О.И.Гайдановым в книге «На должности Керенского в
кабинете Сталина», я был вынужден эмигрировать в Россию, в Москву, за которую
сложили головы мой отец, два дяди по линии отца и два − по линии матери, серьезная
плата за прописку. Восемь лет я оплачивал свое проживание в Доме творчества в
Переделкино по коммерческой цене и
только в 1997 году купил квартиру. Живу в Москве уже более двадцати лет. Но и до этого, с 1963 по 1989 год я регулярно
бывал в столице по три-четыре раза в году. В Государственном музее моего имени
в Мартуке висит огромная фотография сияющей огнями гостиницы «Пекин», сделанная
известным фотохудожником Глебом Щелкуновым, и к ней пояснение – что в «Пекине»
я регулярно останавливался в течение 25 лет, и там, в пяти театрах,
расположенных вокруг, прошла значительная часть моей жизни. Так что, в Москве я
− давний житель.
− Вы сегодня −
известный в России и за ее пределами писатель. Когда и с чего
начали творческую деятельность?
− Благодаря
искусству, творческим людям, для меня «другая жизнь» открылась рано, лет с
восьми. Другим миром, другой жизнью для меня стали кино и радио. Сразу после
войны мы пересмотрели сотни трофейных фильмов и фильмов наших союзников. В
Мартуке фильмы менялись каждые два дня, власть после войны не могла дать народу
многого, но кинофильмами, книгами, радиоспектаклями, музыкальными программами
люди не были обделены, как сегодня. Все оперные постановки и известные
произведения Скрябина, Чайковского, Мусоргского, Моцарта, Шопена, Листа,
Вагнера, Бетховена, Салиха Сайдашева, Фарида Яруллина я услышал по радио в
детстве до 14 лет.
Я прослушивал ночами
десятки радиоспектаклей, поставленных по самым известным произведениям. Как
призывно звучали для меня ближе к полуночи волшебные слова «…Театр у
микрофона…». Озвучивали эти спектакли великие актеры, корифеи московских сцен –
Грибов, Книппер-Чехова, Комиссаржевская, Ермолова, Якут, Абдулов, Станицын… А
какой любовью пользовались у народа певцы: Иван Козловский, Сергей Лемешев,
Рашид Бейбутов, Георг Отс, Лидия Русланова, Клавдия Шульженко, Зара Долуханова,
Бибигуль Тулегенова, Куляш Байсеитова, Роза Багланова! Для татар каждый четверг
по всей стране передавался концерт по заявкам – как ждали мои родители выступления
Рашида Вагапова, Зифы Басыровой, Сары Садыковой, молодого Ильхама Шакирова,
Альфии Авзаловой – не высказать!
К этому следует
добавить и чтение – я был записан в три библиотеки: школьную, детскую и
взрослую.
Чтобы замахиваться на
творчество, нужно самому вдоволь напиться, насмотреться, наслушаться высокого
искусства. Нужно испытывать голод, жажду в необходимости высокой духовности. Я
всегда с благоговением относился к музыке, литературе, театру, к их творцам и
исполнителям. В ту пору, вступая в мир кино, эстрады, литературы, сцены,
молодые люди знали не только предмет своей страсти, но и семь поколений
предшественников, корифеев этого искусства, а маяки все были значимые −
шапка сама падала, коль посмотришь вверх. Я никогда не помышлял о том, что буду
писать − я был счастлив уже от того, что мог брать в руки любимую книгу,
что часами мог слушать фортепьянные концерты, хотя ничего не понимал. Но эта
музыка волновала, трогала меня, уносила в иной мир из нашей плохо протопленной
сырой землянки, где в каждом углу застряла нищета.
Нужно отметить, что в
25 лет в Ташкенте далеко не простые люди называли меня «ходячей энциклопедией»,
но это были особые знания: о книгах, живописи, кино, театре, великих
режиссерах, скульпторах, архитекторах, ученых, знаменитых музеях, величайших
актерах, о спорте, футболе и, конечно, о поэзии. Странно, но я даже не
зарифмовал в юности и двух строк, хотя в этом возрасте многие пишут стихи.
Большие поэты, на мой взгляд − и есть посланники Всевышнего на земле. В
поэзии, как в Коране, Библии, Талмуде есть ответы на все вопросы бытия.
Все свободное время в
молодости я проводил среди людей искусства, все средства, доступные мне в ту
пору, я с радостью тратил на общение с поэтами, художниками, артистами,
киношниками. Я и первый свой рассказ написал на спор с одним известным
ташкентским кинорежиссером, но об этом чуть позже.
Кто мало меня знал,
тот, наверное, думал, что я и сам из творческой среды. Даже по одежде, по
манере держаться я, наверное, походил на артиста, в ту пору только они были
законодателями мод. А ныне звезды эстрады, небритые, со всклоченными волосами,
в рванье больше похожи на спившихся сантехников. А женскую половину эстрадных
звезд по экипировке, по вульгарной манере держаться на сцене не отличить от
девиц легкого поведения, стоящих вдоль дорог всей России.
Я знал язык творческой
среды, знал, что их волнует, чего они хотят, о чем мечтают, хотя работал
обычным прорабом на больших стройках. В строительной среде меня, наверное, не
третировали только по одной причине – я всерьез занимался боксом и хорошо знал
футбол, дружил со многими выдающимися футболистами своего времени: Славой
Метревели, Михаилом Месхи, Гурамом Цховребовым, Геннадием Красницким, Станиславом
Стадником, Берадором Абдураимовым, Искандером Фазыловым. Футбол я знал не хуже
театра, даже вел колонку футбольного обозревателя в одной из ташкентских газет.
Более того, меня приглашали вторым тренером в ферганский «Нефтяник».
Много в творческом
плане дал мне в жизни Актюбинск – в 14 лет я сел на крышу мягкого вагона и
покатил в город сдавать документы в железнодорожный техникум. Я вижу, кое-кто
усмехнулся – техникум, но не спешите… Абсолютно
все наши преподаватели были политическими ссыльными из Ленинграда: доктора
наук, профессора, доценты, кандидаты наук, даже один академик – Фома Иванович
Грачев, кстати, они и создали этот железнодорожный техникум. По какой-то
причине, тысячи ленинградцев ссылали в наш Актюбинск, именно они повлияли на
культурный код города.
Они дали нам не только
знания, культуру, но и культуру быта. Даже у нас, в Мартуке, в школе работало
много ссыльных преподавателей, работали они и библиотекарями, заведующими
клубов. В ноябре 1959 года в Актюбинск на месячные гастроли прибыл московский
Театр оперетты, привезли четыре спектакля. Что творилось в городе!!! Огромный
драматический театр, выстроенный пленными немцами, не мог вместить всех
желающих, изо дня в день – аншлаг, аншлаг! А потом концертные организации
страны, словно, обнаружили новый для
себя культурный центр с театрально-концертной публикой, и, как нескончаемый
ливень, обрушили на Актюбинск гастроли за гастролями. Знаменитый оркестр
братьев Покрасс, Государственный эстрадный оркестр Армении под управлением
Константина Орбеляна, с начинавшим в ту пору Жаном Татляном, грузинский вокально-инструментальный
ансамбль «Орэра», затем − эстрадный оркестр Азербайджана, под управлением
Рауфа Гаджиева, в котором пели будущие звезды квартета «Гайя» − настоящий
биг-бэнд, 80 музыкантов сидят на сцене в три яруса, а ударник с сияющими
барабанами − под самым потолком. И так до самого развала СССР.
Впрочем, и в самом
Актюбинске в те годы творческая жизнь плескалась через край, в каждом учебном
заведении, включая школы, был свой эстрадный оркестр, свои театры,
самодеятельность. Какие концерты давались по праздникам – не передать! На
танцевальных вечерах в рабочих клубах играли настоящие джазовые оркестры. А
после фестиваля молодежи 1957 года в Москве и у нас появились стиляги. Отчего
же не появиться, если в медицинском институте нашего города учились ребята из
Тбилиси, Еревана, Баку, Куйбышева, Киева, Оренбурга – велика была тяга молодежи
к медицине, никто не рвался ни в прокуроры, ни в чиновники, ни в депутаты.
У всех до сих пор на
слуху фильм В.Тодоровского «Стиляги», но мало кто знает, что параллельно с
фильмом вышла большим тиражом и книга «Стиляги», попытавшаяся осмыслить первое
в стране молодежное движение, возникшее почти сразу после смерти Сталина.
Спустя почти 55 лет после возникновения стиляг в СССР, редакторы книги провели
титаническую работу – разыскали постаревших стиляг, в том числе и меня, по всей
бывшей стране Советов. Казань представлял Василий Аксенов, Москву – саксофонист
Козлов, писатель Славкин, артисты Олег Онофриев, Василий Ливанов.
Особенно я был рад
встретить в книге имя Анатолия Кальварского – самого известного джазового
аранжировщика за последние 50 лет. Он много работал с оркестром Рауфа Гаджиева
в Баку. Благодаря ему, мы десятилетиями слушаем знаменитые джазовые композиции
в аранжировке великого Кальварского, жизнь которого есть достойное служение
искусству. Долгих лет Вам, маэстро, я знаю о вас много доброго, значительного
от ваших коллег по этому великолепному биг-бэнду: композитора Тофика Кулиева, Октая
Агаева, Льва Шимелова, Теймура Мирзоева, Рауфа Бабаева, Арифа Гаджиева, Льва
Елисаветского, к сожалению, недавно умершего в Израиле. Я тоже попал в книгу
«Стиляги», и мои рассказы об актюбинских стилягах вызвали большой интерес, я
получил много писем. Главное – я рассказал о своих друзьях: Алике Прухе,
Роберте Тлеумухамедове, Викторе Будко, Олеге Попове, Юрии Мурзине – жаль,
только один из них дожил до дней, когда увлечения их юности стали интересны
истории, искусству, людям. Какими бы ни были стиляги – они были первопроходцами
в молодежной моде.
Если воспоминания твоих
юношеских лет ложатся на портрет времени, эпохи, если твои мальчишеские
увлечения интересны современной молодежи, значит, ты уже тогда чего-то стоил.
Сегодня, пока живы еще многие мои сверстники, свидетели моей юности, могу
сказать, что уже в 17 лет я был кумиром многих молодых людей Актюбинска,
существовала даже манера поведения «а ля Мир-Хайдаров», которая не исчезла сразу
даже тогда, когда я покинул город.
Забегая вперед на
десятилетия после «эпохи стиляг», скажу, что в городе Фергане в тяжелые 90-ые годы
учительница Светлана Сергеевна Алексеева, страстный почитатель моих книг,
создала женский фан-клуб поклонников моего творчества, он существует по сей
день. Я встречался с ними, пригласил их в 2001 году на юбилей в Ташкенте, их
появление на вечере, их выступления вызвали у моих старых коллег-писателей
искреннюю зависть. Редко какой писатель имеет за спиной столь фанатичных
почитателей.
Вся моя жизнь уже с
юности, молодости неосознанно толкала меня в искусство. Я не имею в виду
колонку футбольного обозревателя в серьезной газете, которую я вел на
общественных началах по приглашению легендарного редактора Михаила Львовича
Пругера. Не беру во внимание и свои театральные и балетные обозрения, ни статьи
о джазовых оркестрах, даже если это были биг-бэнды Бенни Гудмана и
«Шварц-вайс», часто посещавшие Ташкент – меня просили написать сами
исполнители, уверенные в том, что я прекрасно знаю то, о чем буду писать.
Кто-то уже предлагал мне работу в газетах, журналах, на радио, какие-то
режиссеры настаивали вести литературную часть у них в театре, но служба в штате
меня мало интересовала.
Работа в строительстве
у меня была особая – я не строил дома, не делал ремонты, я работал в
«Спецмонтаже» на крупных стройках века. Как бы пафосно это ни прозвучало
сегодня, я был занят на значимых объектах по всей стране. Возводил
принадлежащий ныне олигархам «Норильский никель», который они купили по цене
его забора, строил «Байконур», медно-обогатительные комбинаты, свинцово-цинковые
заводы, золотодобывающие фабрики, сотни сернокислотных цехов, внес свою лепту
на десятках закрытых и секретных объектах. Работа давала мне ощущение величия
страны, ее мощи, позволяла часто бывать в Москве, потому что наш трест
находился в столице рядом с гостиницей «Пекин».
Но судьба упорно
толкала меня в искусство, литературу. Однажды, в 1971 году в ресторане
«Ташкент» мы отмечали выход фильма одного известного режиссера. Все гости
поздравляли режиссера с успехом, выказывали восторг. Выпал и мне черед сказать
несколько приятных слов в адрес фильма и его создателей. В конце выступления,
заметив, что меня внимательно слушают, я решился на небольшое замечание по
одной из сцен фильма. Режиссера, охваченного эйфорией от похвал и цветов, мое
замечание почему-то сильно задело, и он сказал: «Рауль, ты у нас такой умный,
возьми и напиши сам что-нибудь, и я это обязательно экранизирую».
Реплику режиссера в
мой адрес гости поддержали громкими овациями. В молодости такие вызовы легко не
забываются. Я вернулся домой и за два дня написал рассказ «Полустанок Самсона».
У рассказа оказалась счастливая судьба – он был опубликован через месяц в
московском альманахе дебютантов литературы «Родники», на этот альманах в
«Комсомольской правде» появилась огромная доброжелательная рецензия, где треть
статьи посвящалась моему рассказу. И меня сразу взяли на заметку в «Молодой
гвардии». Ну, а дальше меня прорвало – рассказ за рассказом, повесть за
повестью, роман за романом, книга за книгой. Уже в первые годы публикаций у
меня вышли две книги на узбекском языке, две книги на каракалпакском, книга на
грузинском. Первую книгу на татарском языке мне пришлось ждать… тридцать лет.
Очень разные пути приводят людей в искусство.
− Я вас знаю уже
более 35 лет. Вы приезжали в Дома творчества писателей и в Казань, как человек
с другой планеты − жизнерадостный, самоуверенный, щедрый и элегантный...
Откуда столько неординарного еще в те годы?
− Спасибо.
Хорошо, что этот вопрос задали мне вы, действительно знающий меня в течение
многих лет. Вы − свидетель не только моей молодости, но и всей
последующей жизни. Можно сказать, что трудные годы мы шли рядом, это вы убедили
меня в 1989 году вступить в СП РТ. Интересен и тот факт, что мы оба, по
сложившимся обстоятельствам, четверть века живем в Москве, и оба занимаем здесь
заметную нишу в общественной и культурной жизни татар. В моей повести «Чти отца
своего» герой, Рушан Дасаев, говорит: «Жизнь нужно заканчивать в родном городе,
где прошла твоя молодость, чтобы кто-нибудь хоть однажды, да и сказал тебе – О,
ты был орел! А какая у тебя была девушка, таких больше нет». Мы с вами стареем
на чужбине, и, вроде бы, некому сказать слова восхищения о твоей молодости, но,
все-таки, нашелся свидетель моей давно прошедшей юности – еще раз спасибо вам,
Ринат.
Начну ответ издалека,
поскольку, на мой взгляд, все закладывается в человеке с ранних лет, с детства.
Неспроста свою увлеченность искусством я отметил с восьми лет. У каждого
человека есть главный поступок жизни, который определяет его судьбу. У меня
главный поступок тоже случился рано – в четырнадцать лет, когда я увидел на
дверях школы объявление о наборе в железнодорожный техникум. Ничего
привлекательного для 112 сверстников из трех параллельных седьмых классов,
кроме меня, в нем не нашлось. Меня же привлекало все, каждый пункт объявления:
и стипендия в 170 рублей (после 1961 года – 17 рублей), возможность немедленно
уехать в город, в котором я ни разу не был, общежитие, а по окончании – на
работе бесплатное жилье в ведомственном доме, бесплатный уголь и…ежегодный
бесплатный билет в любой конец страны в купейном вагоне! Немаловажна была и
последняя приписка – диплом техникума давал право на поступление в высшие
учебные заведения.
Меня в объявлении
обрадовало все − и немудрено, если живешь в крошечной землянке с земляным
полом, если девять месяцев в году страдаешь от сырости, холода и голода. Если
совсем недавно на станции паровоз на полном ходу сбил насмерть пятерых
мальчишек, собиравших уголь на путях, а среди выживших счастливцев был я сам –
как мне было отказаться от такого щедрого предложения изменить жизнь?! Не мог я
отказаться еще и по многим другим причинам. Мать в первый же год войны овдовела
и осталась с двумя детьми на руках, в 1946 году она вышла замуж за очень
хорошего человека, фронтовика, и к этому времени у них появилось еще четверо
детей, потом у отчима умер старший брат, и его единственного сына, Рафхата,
взяли в нашу семью. Семеро детей! Работы в поселке никакой, все кормились на
станции у проходящих поездов. Я понимал, что если поступлю в техникум, то
избавлю семью от лишнего рта. Чтобы поступить в институт, мне нужно было бы
учиться еще три года! Как я ни уговаривал друзей, знакомых поступать вместе –
никто компанию мне не составил, все мечтали о МГУ, МВТУ и тому подобном, путеец
для них выглядел непрестижно, да и Актюбинск их мало привлекал – всем хотелось
в столицы.
Я поступил, хотя
конкурс на «кирку с лопатой», как зло пошутил один мерзавец, был четыре
человека на место, и это в 1956 году – этот шаг считаю самым главным в своей
жизни, даже более важным, чем вступление в Союз писателей. Сегодня, подводя
итоги, я могу сказать, что вся моя жизнь состояла в борьбе, в соперничестве со
временем, и я переиграл судьбу, выиграл у нее счастливый билет – диплом в
самостоятельную жизнь в 18 лет, тогда, когда мои сверстники еще стояли на
распутье – куда идти, кем быть.
В 18 лет я закончил
техникум и после Кара-Узяка полгода работал в родном Мартуке − строил новый
элеватор. Я работал прорабом, а большинство моих одноклассников и сверстников,
не поступивших в институты, работали у меня разнорабочими, бетонщиками,
арматурщиками.
С первой же зарплаты я поехал в Кзыл-Орду
заказывать свой первый вечерний костюм. Лет в десять в одном из голливудских
фильмов я увидел героя в смокинге − это был Керри Грант, вот тогда я и
решил – вырасту, обязательно сошью себе такой же костюм. Пока я ждал
закройщика, перелистал несколько журналов мод и в одном из них наткнулся на
смокинг своей мечты. В этот момент за спиной появился закройщик и спросил, как
мне показалось, с насмешкой: «На смокинг замахнулись, молодой человек?» Я
ответил: «Если вы сможете сшить, то я хотел бы заказать именно смокинг, к
Новому году – у нас, у выпускников, оговорено встретить 1961 год в родном Актюбинске».
Закройщик присел рядом
со мной и вдруг как-то грустно сказал: «Будет вам смокинг, не переживайте, хотя
смокинги и фраки я не шил уже 20 лет». Позже я узнал, что он – ссыльный, как и
наши преподаватели, работал главным костюмером Мариинского театра. Сшил мне
Лазарь Моисеевич не только прекрасный смокинг, но и подсказал заказать белый
пикейный жилет, а еще он сделал мне подарок – белую бабочку с черной оторочкой,
так что на встречу с друзьями я приехал «как денди лондонский одет». Спустя
почти 50 лет, в Лондоне, я увидел памятник первому денди Лондона – лорду Бруммелю,
открытый в 1876 году и сфотографировался с ним. Жаль, сняться нужно было рядом
с ним в 1961 году в смокинге Лазаря Моисеевича, а главное – юным, таким же
стройным, как лорд Бруммель.
В 20 лет я переехал в
Ташкент, чтобы продолжить образование. Меня пригласили работать в «Спецмонтаж», и я поступил на заочное
отделение института. На работе я оказался ко двору и в 22 года получил квартиру
в столице.
В первый же свой приезд
в Казань в 1979г., я накрыл стол в лучшем ресторане города для знакомства со своими молодыми коллегами.
Никого из более двадцати приглашенных моих гостей, кроме Марселя Галиева, я не
знал, но, конечно, слышал о них, читал. Сегодня они почти все − состоявшиеся
в литературе аксакалы. Жаль, на ту встречу не смог прийти Равиль Файзуллин.
Посидели, по словам
гостей, прекрасно, для многих из них впервые персонально так щедро накрыли
столы. На этой встрече мы с вами, дорогой Ринат, и познакомились, и с тех пор
наша дружба не прерывалась. Что же касается застолий с татарским писателями за
моим столом, то за последние тридцать лет они часто бывали моими гостями в
Ташкенте, Москве, Казани, Пицунде, Ялте, Дурмене, Коктебеле, Малеевке. Даже в Переделкино,
где я прожил восемь лет, у меня − бездомного, перебывало их много.
Во время моего первого
визита в Казань я еще продолжал работать в строительстве, в 1978г. получил
новую четырехкомнатную квартиру в самом центре Ташкента на улице Гоголя. У меня
уже вышли первые книги в Москве, я уже общался с Ю. Григоровичем, А.
Хачатуряном, Кара-Караевым, Мухтаром Ашрафи, знал Ильхама Шакирова, который
познакомил меня с Амирханом Еники в Ялте. Получал их рук Аркадия Райкина и
Николая Акимова билеты на их спектакли. Пересмотрел почти весь репертуар «Современника» (он располагался через дорогу
от «Пекина»), общался с Олегом Далем, Валентином Никулиным, Виктором Суховерко.
Я бывал в домах многих
интересных людей Москвы: писателей, коллекционеров живописи, владельцев редких
библиотек. Об одном из них мне следует рассказать, ведь это общение продолжало
формировать меня как личность, повышало мою культуру, знания об искусстве,
которых мне всегда не хватало.
Я неоднократно бывал в
доме академика Юрия Моисеевича Кагана – будущего Лауреата Нобелевской премии, с
семьей которого близко познакомился в Малеевке, часто отдыхал в Пицунде вместе
с ними в одной компании. Сестра Юрия Моисеевича, писательница Елена Ржевская,
главный переводчик на Нюрнбергском процессе, написала одну из лучших книг о
войне − «Под Ржевом», где она сама попала со штабом армии в окружение.
Жена Юрия Моисеевича, Татьяна Вирта – дочь Николая Вирты, четырехкратного
лауреата Сталинской премии, его роман «Одиночество» − до сих пор в
литературном поле. Сама Татьяна Николаевна перевела все произведения Иво
Андрича, тоже некогда претендовавшего на Нобелевскую премию. В Югославии ее
переводы на русский язык ценились высоко, она стала в Белграде лауреатом
нескольких литературных премий. Вот сколько талантов в одной только семье! А
еще я не сказал об их сыне, физике, докторе наук, проживающем в Лондоне.
В этой семье собирали
живопись, у них в коллекции есть абсолютно все художники, участвовавшие в той
знаменитой «бульдозерной» выставке, которую разогнал Хрущев, кроме Эрика Булатова.
Если до встречи с ними я собирал живопись спонтанно, то после знакомства с
коллекцией картин семьи Ю.М.Кагана, стал собирать более тщательно, осознанно.
Каждое чаепитие в этом доме рафинированной культуры поднимало меня на новую высоту.
Кстати, Татьяна Николаевна говорила, что домашний язык у них – английский.
Вот поэтому, дорогой
Ринат, я, может быть, показался Вам тогда человеком с иной планеты, потому что
я общался с людьми, действительно, с другой планеты.
− Была ли у вас
в начале творческого пути поддержка в Казани?
− Была, но
только в самом начале.
В 1975 году, в Доме
творчества в Малеевке меня отыскал профессор Ибрагим Нуруллин и провел со мной
несколько долгих вечеров, вводя меня в курс татарской литературы. Это он мне
говорил: «Не беда, что ты пишешь по-русски, главное, пишешь о татарах. Не
переживай, что не пишешь по-татарски, у тебя есть адресат – больше половины
татар, к сожалению, не знают свой язык. Вот для кого пишем мы – меня тревожит
больше, год от года ужимается круг читателей на родном языке. Через тебя, через
других татарских писателей, пишущих по-русски, мир будет знать о нас, татарах».
Его слова актуальны и сегодня, через сорок лет. Кстати, в ту пору тираж «Казан
Утлары» составлял 140 тысяч экземпляров, а сегодня…6 тысяч, несмотря на двадцать
лет суверенитета. Ибрагим Нуруллин увез в Казань мой рассказ «Оренбургский
платок», и через месяц он вышел в журнале «Азат Хатын». Но уже до публикации в
«Азат Хатын» по просьбе Мустая Карима, Айдар Халим перевел и напечатал этот
рассказ в Уфе. Там же, в Уфе, в журнале «Агидель» напечатали мою повесть «Не
забывайте нас» в переводе главного редактора журнала.
В ту пору татарские
писатели часто наезжали в Ташкент, в один из приездов знаменитый Заки Нури,
председатель СП РТ, пригласил меня к себе в гостиницу «Ленинград» для
знакомства. Дело в том, что накануне он был у Аскада Мухтара в гостях, куда
были приглашены Зиннат Фатхуллин, Сергей Бородин – классики узбекской литературы, татары по
происхождению. Все они, хорошо знавшие меня, просили Заки Нури взять меня на
заметку. В первый же вечер мы просидели с ним до глубокой ночи. У меня к этому
времени была одна ташкентская и две московские книги. В мае 1979 года Заки Нури
пригласил меня на съезд писателей Татарстана, я приехал заранее, и он лично три
дня знакомил меня с Казанью. Пытался представить меня писателям, но натыкался
на такую стену равнодушия, неприязни, что он даже растерялся. Но я уже понимал,
что я, начинающий писатель, уже имевший в Москве две книги, представлял для них
только конкурента, и уже в первый день пребывания в Татарстане понял – Казань
чужих не любит, будь ты трижды татарином.
Один писатель, недавно
умерший, тогда же на банкете для московских гостей, куда пригласили и меня,
сказал мне в лицо без обиняков: «Ну и что, что ты татарин, зачем приперся в
Казань, у нас тут своих писателей пруд пруди. Нашел дорогу в Москву, туда и
топай!»
Надо отметить высокую
цену московских книг в ту пору. К сожалению, у 95% татарских писателей, даже у
некоторых лауреатов премии Габдуллы Тукая, никогда не было московских книг,
изданных в «Советском писателе», «Молодой гвардии», не говоря уже о
«Художественной литературе». Если кто из Казани печатался в Москве, то чаще
всего в издательстве «Современник», а оно не считалось центральным изданием, там
были низкие тиражи, невысокий гонорар. Так что, две мои московские книги в
начале творческого пути ничего, кроме жгучей зависти и раздражения, в Казани не
вызвали.
Вскоре, Заки Нури по
болезни оставил свой пост, и путь мне в Казань был закрыт. За два года до
этого, опять же в Малеевке, я подошел к другому Нуруллину, Вакифу, главному
редактору «Татиздата», слава богу, он жив до сих пор, и попытался подать ему
лично заявку на книгу в Казани.
Вакиф-абы оглядел меня
с ног до головы и своим ответом сразил меня наповал: «Дорогой Рауль, если бы ты
знал, сколько в Казани нуждающихся писателей, то не стал бы переходить им
дорогу. У нас очередь на годы, десятилетия, подожди…».
Я тут же съязвил: «Что
мне ждать – когда я обеднею или казанские писатели разбогатеют? По вашему
оригинальному издательскому подходу ни Толстой, ни Тургенев, ни Лермонтов
никогда бы не опубликовались у вас, даже при всей своей гениальности, потому
как были по-настоящему богаты. А если кто уж из казанских писателей очень хочет
разбогатеть, надо идти в шахты, в рыболовный флот, на стройки севера, там
платят больше, чем писателям».
Понятно, лет десять,
пока Вакиф Нуруллин был в «Татиздате» сунуться я туда не мог. И вообще, мне с
татарскими издателями не везет и по сей день.
В 1991 году, когда у
меня седьмым изданием в «Художественной литературе» вышел тиражом 250 000
экземпляров роман «Пешие прогулки», я повстречался в Переделкино с директором
«Татиздата» Г.Шарафутдиновым. Я попытался вновь сделать заявку на книгу в Казани,
тем более в том году «Роман-газета» должна была печатать мой роман, а тираж у
нее составлял в ту пору семь миллионов экземпляров! Я пришел к господину
Шарафутдинову, подарил роман, изданный в «Художественной литературе», где
никогда не издавался ни один татарский прозаик, принес номер «Роман-газеты» с
анонсом о печати моего романа «Пешие прогулки», заодно оставил и заявку на
книгу. Месяца через два звоню ему в Казань и спрашиваю – будете издавать книгу?
Получаю неожиданный ответ – нет, нам ваш роман не подходит. И тогда я на чистейшем
татарском языке говорю ему татарскую пословицу, которую часто повторяла моя
мама – что, собачьему животу сливочное масло не подходит? Господин Шарафутдинов
швырнул трубку, и дорога мне в издательство снова была закрыта.
«Пешие прогулки»
все-таки дошли до татарского читателя через 23 года, 24-м изданием, в 2010 году
в журнале «Казан Утлары», в переводе талантливого писателя Рустема Галиуллина.
− Но в последние
15 лет вы − наиболее издаваемый в Татарстане писатель, вас охотно
печатают и в татарских, и в русскоязычных журналах, вы постоянный автор газеты
«Звезда Поволжья», разве не так?
− Все верно.
Заметили меня снова, после 20-летнего перерыва, когда меня, татарина, не
замечать и игнорировать было уже невозможно. У меня появились миллионные
тиражи, пять раз изданные собрания сочинений, постоянные переиздания всех
романов. Мое время в Казани настало только в 1998 году, когда журнал «Казан
Утлары» напечатал повесть «Знакомство по брачному объявлению», по ней поэт
Ркаиль Зайдулла написал пьесу, и она идет на родине моих родителей в Оренбурге
и в городе Мензели. До этого в «Казан Утлары» вышел рассказ «Оренбургский
платок», а в 1982 году повесть «Не забывайте нас».
В 1999 г., по своей
инициативе, даже не будучи знакомым со мной, поэт Марс Шабаев перевел роман
«Ранняя печаль» и напечатал его в «Казан Утлары». После этих публикаций для
меня открылись двери почти всех казанских журналов. Марс-абы перевел еще два
моих романа: «За все наличными» и «Судить буду я», и большую монографию
академика Сергея Алиханова «Искусство жить искусством».
В 2000г. академик
Флера Садриевна Сафиуллина назвала перевод М.С.Шабаева – блистательным,
образцовым в плане яркости, образности татарского языка. От себя она добавила,
что это − лучший татарский роман, который она прочитала за последние 20
лет. Флера Садриевна сделала многое для
популяризации моего творчества в Татарстане, она, оказывается, читала мои
произведения с начала 70-х годов. В 2000г. она написала монографию о моем
творчестве и напечатала отрывки из нее в разных журналах. Каждый раз, бывая в
Казани, я встречался с ней и проводил долгие и интересные вечера, беседуя с
нею. Пусть земля будет вам пухом, дорогая Флера Садриевна.
Многим я обязан и
Флюсу Латифи, мы с ним познакомились в Переделкино в 1997г. и дружили до
последних его дней. Это он написал статью обо мне «Он наш, татарин», перевел
два романа: «Масть пиковая» и «Двойник китайского императора» и опубликовал их
в «Казан Утлары». Роман «Пешие прогулки» и повести «Чти отца своего» и «Из Касабланки
морем», перевел для «Казан Утлары» молодой талантливый писатель Рустам
Галиуллин. Он же перевел для журнала «Идель» автобиографическую повесть «Мартук
– пристань души моей». За годы публикаций в «Казан Утлары» я сдружился с
коллективом редакции и, прежде всего, с Равилем Файзулиным, который написал о
моем творчестве много теплых слов. Теплые отношения у меня сложились и с
Радифом Гаташем.
Не могу не упомянуть
дружбу с Рафаэлем Сибатом, он написал одну из самых значимых статей о моем
творчестве для «Казан Утлары». Его цитату
«Рауль Мир-Хайдаров для нас, татар − неоткрытая Америка. Колумбы
нужны… Колумбы!» часто упоминают, когда речь идет о моих книгах.
В Казахстане в
Государственном музее, посвященном моему творчеству, есть книга М.Шабаева с
дарственной, где написано: «Дорогой Рауль, низко склоняю свою седую голову
перед твоим талантом. Романы твои переводил с огромным удовольствием, поражаясь
твоим художественным возможностям и невероятным знаниям о жизни власть имущих и
о коридорах власти». Оценка моего творчества таким крупным поэтом, как Марс
Шабаев, переводившим на татарский язык Уитмена, для меня важнее литературных
премий.
− Какие были у
вас первые впечатления от Казани, татарской интеллигенции и татарских
писателей?
− Казань для
всех татар планеты имеет точно такое же значение, как для всех мусульман Мекка.
Оттого, при первой встрече с каждым татарином Казань имеет значительную фору,
откуда бы он ни прибыл, какой бы культурой, каким бы статусом он ни обладал.
Я тоже прилетел в
Казань с сердечным волнением, душевным трепетом, в аэропорту мысленно
поклонился и поцеловал землю столицы наших предков. В Казань я прилетел
подготовленным человеком, знал историю ее величия и позор ее падения, благодаря
своим же татарам. Я знал, что здесь зарождалась наша государственность,
сформировалась религия, наука. Здесь отшлифовался язык, на котором мы говорим
до сих пор, здесь письменно закреплена наша история, здесь хранятся карты,
определявшие территорию Татарского государства.
Лучшие умы нашего
народа во все просматриваемые вглубь времена тянулись в Казань. Эта тенденция
не прерывалась в веках, она действует и сейчас.
В Казани сосредоточены все духовные, религиозные, научные, культурные,
юридические институты нашей республики. В Казани живут лучшие наши писатели,
композиторы, ученые, теологи, крупные поэты, политики, артисты, выдающиеся
спортсмены.
Зная это, я не
понимаю, почему в наш небогатый Мартук,
который ожил только с освоением целины, переезжали из Татарстана десятки
лет подряд, до 1975г., сотни татарских семей и устраивались основательно, навсегда.
Только раз в три-четыре года они отправлялись в отпуск в родную деревню, но,
как бы там ни налаживалась жизнь, редко кто их них возвращался на родину, разве
что теперь – с развалом СССР. Да и
сегодня, покидая обжитые места в Казахстане, Узбекистане, Таджикистане,
Киргизии, татары не очень стремятся возвращаться в родные края, растекаются не
только по всей России, но и едут в Австралию, Эмираты. Это всегда наводило меня
на мысль, что не все благополучно в нашем татарском доме.
Конечно, после Ташкента, считавшегося витриной
Средней Азии, неухоженность, запущенность Казани бросались в глаза. Как
строитель, я понимал, что прекрасная архитектура Казани нуждалась не в ремонте,
который убивал ее из года в год, а в реставрации. Сегодня, бывая во многих
европейских столицах, я часто вижу ухоженные образцы архитектуры, чьи изношенные
двойники еще можно встретить на улицах Казани. Бросилась мне в глаза и скудость
местных магазинов. Вот только тогда я почувствовал, что автономия унижает
татар, может, оттого и бежал народ?
Об отношении ко мне
казанских писателей я уже ответил – оно было почти враждебным, кроме нескольких
молодых писателей, включая и вас, Ринат. Наверное, искренне отнеслись ко мне в
ту пору только Ахат Гаффар, Тауфик Айди, Гарай Рахим, и Зульфат. С
интеллигенцией, как таковой, мне встретиться не удалось. Я успел посмотреть
спектакль в театре Г.Камала и купить десяток пластинок, потому что в Мартуке
каждого, кто посещал Казань, обязательно спрашивали: «А ты был в театре,
смотрел «Голубую шаль»? Ты привез пластинки?»
Кстати, о Зульфате. За два года до своей
смерти он советовал мне поторопиться с Тукаевской премией. Я не хотел об этом писать,
но вдруг понял, что любое слово этого большого поэта должно быть сохранено для
потомков, время, к сожалению, стирает память даже о таких, как он. Зульфат
оказался членом редколлегии нескольких журналов, где я печатался на русском и
татарском языках, и хорошо знал мое творчество.
Его не только удивило,
но и потрясло то, что я на свои средства перевел всю свою прозу на татарский
язык. «Значит, искренне уважаешь татар, любишь свой народ, если хочешь, чтобы
они тебя читали на родном языке, − говорил он, − А вот наши писатели, пишущие на татарском
языке, наверное, совсем не думают о пяти миллионах татар, живущих вне
исторической родины и не знающих, к стыду и сожалению, своего языка. Иначе,
хотя бы один из них занялся, как и ты, переводом на русский язык для своих
соплеменников, а заодно татарскую литературу узнала бы и вся страна. Не
догадались об этом даже наши классики, они оказались классиками только одной
четвертой части татар − а жаль, их обязательно должны знать все татары.
Обидно, что они сами об этом, как ты, не догадались, да и критики,
литературоведы не увидели и до сих пор не видят эту беду. Не подумали об этом
даже Народные писатели − они тоже известны только малой части татар, а
остальным пяти миллионам, рассыпанным по миру, даже невдомек, что те вообще
существуют на свете. Если бы не ты, и я, наверное, не обратил бы внимания на
эту серьезную для нашей литературы, для нашего народа проблему. Вот ты, вместе
с Абдурахманом Абсалямовым, думаю, и есть настоящие Народные писатели у нас.
Ваши книги адресованы всему татарскому народу, разделенному по языковому
принципу, вас знают и в Татарстане, и в стране». Вот такой у нас состоялся
серьезный разговор, и я надеюсь, что донес до вас последние тревоги Зульфата.
− У вас очень
много книг и читателей, Вы, наверное, один из самых счастливых татарских
писателей?
− Да, у меня
немало книг. Большинство моих романов издано по 15-20 раз, шесть раз выходили
собрания сочинений, есть книги на языках народов СССР, иностранные переводы. Общий
тираж книг составляет более десяти миллионов экземпляров, но…на татарском у меня вышли
всего две книги, хотя на собственные средства и по своей инициативе я перевел
всю свою многотомную прозу на родной язык. Надеюсь, хоть и слабо, что она
когда-нибудь будет издана, и татарский читатель ознакомится с моим творчеством
на родном языке. Одно вызывает грусть, что все мои известные романы пришли к
татарскому читателю с опозданием на двадцать лет. В литературе ценится
первичность, новые темы.
О счастье. Наверное,
писатель никогда не может быть счастливым, потому как счастье писателя −
не в личной жизни, личных успехах. Писатель счастлив только тогда, когда
благополучен его народ, сильна его страна, и она с уверенностью смотрит в
будущее. Мы развалили наш общий отчий дом, живем третье десятилетие в
переломное время, которому конца края не видно, даже слабых надежд на улучшение
жизни не просматривается, мы рвемся за капитализмом, который сам − в
глубочайшем тупике. Татары живут на Идель-Волге – великой реке, данной нам Всевышним,
она уже умирает, а земля вокруг нее − что слева, что справа −
загажена, заросла сорняками и бурьяном на тысячи и тысячи километров, в какую
сторону ни глянь. Наша страна, хоть городами, хоть селами, похожа на свалку.
Знать это, видеть, понимать – настоящее писательское горе.
Конечно, минуты
счастья, как и все, я тоже испытываю, особенно у себя на родине. Я – Почетный
гражданин Казахстана, там при жизни появилась улица моего имени,
Государственный музей, посвященный моему творчеству, два школьных музея. В
школе, где я учился – установлена памятная гранитная доска. Я – член
редколлегии международного журнала «Аманат». Там широко отмечались все мои
юбилеи. Там меня постоянно приглашают на телевидение, частное и
государственное. Всемирный конгресс татар дважды проводил в Актюбинске и
Уральске выездные сессии с празднованием Сабантуя, и дважды я был приглашен
казахской стороной как почетный гость и открывал Сабантуй. Зван я в Казахстан и
на другие важные государственные мероприятия. Такие почести на чужбине не имел
ни один татарский писатель, ни в советское время, ни сегодня.
− Вы очень много
путешествуете по свету. Скажите, пожалуйста, знают ли в мире татар и татарскую
культуру, литературу?
− Я – человек
дороги, я всегда понимал, что это – писательская необходимость. Не зря Пушкин в
бричке на лошадях добрался до Оренбурга, Одессы, Кишинева, постоянно колесил
между Петербургом и Москвой, а больной Чехов побывал на Сахалине и Камчатке. Не
случайно я вычитал в 1956 году в объявлении – «…бесплатный билет в любой конец
Советского Союза…» Кстати, уже летом 1957 года по такому билету я съездил в
Ташкент, где жили две сестры моей матери: Рауза-апай и Накия-апай. Работу в
«Спецмонтаже» путешествием не назовешь, но она позволила мне исколесить страну
вдоль и поперек, я не был только в Армении и Молдавии.
Могу утверждать, что
повсюду, где я бывал, живут татары. Я постоянно искал встречи с ними и, к
радости, всегда их находил, поэтому с советских времен всегда был убежден, что
численность татар сильно занижена, примерно в четыре-пять раз. Последние
двадцать лет я регулярно бываю за границей, но нигде татар не встречал, даже в
Финляндии, хотя знаю, что они там живут, встречался с ними на Всемирных
конгрессах татар не раз, но их там, как и в Польше, ничтожно мало. Вот в
Австралии татарская колония растет не по дням, а по часам, там татар больше,
чем где-либо.
Знают ли там татарскую
культуру, литературу? Как же ее могут знать там, если даже у нас на русский
язык не переведены произведения наших классиков? А ведь есть Амирхан Еники,
Мухаммат Магдеев, Абдурахман Абсалямов – выдающийся романист, Вахит Имамов,
Факиль Сафин, Айдар Халим. Безусловно, могла быть востребована и наша поэзия, у
нас есть десять-двенадцать поэтов высочайшего уровня, я об этом не раз писал.
Но есть одно имя,
которое знают абсолютно везде, во всем мире, это – Нуриев. Вот Нуриев –
настоящий татарский бренд, только рядом с ним нас идентифицируют как татар,
может, даже припомнят Казань. Спасибо дорогому Рудольфу, что он на каждом углу,
по поводу и без повода, говорил: «Я – татарин, я – татарин!». Нуриев достоин
памятника, если бы такой памятник появился, нас знали бы еще больше.
Рауль
Мир-Хайдаров.
октябрь,
2011г.