Назад

Культуру восстановить труднее, чем экономику

Интервью с Раулем Мир-Хайдаровым

Рауль Мирсаидович, ваше имя все больше и больше на слуху в Татарстане. Тому есть веские причины – и книги ваши стали издаваться у нас, и в журнале «Казан утлары» вы желанный автор, и газеты дают о вас какие-то, хотя бы отрывочные, сведения. Но, на мой взгляд, интерес к вам обусловлен иным: впервые в нашу литературу пришел писатель с устоявшимся именем, с огромным багажом, и, как волшебник, без паузы, вынимает из сказочного сундука роман за романом, повесть за повестью, рассказ за рассказом, и сундук этот кажется нам бездонным – вы написали много.

Лучшие наши литераторы: Айдар Халим, Факиль Сафин, Марс Шабаев, Флюс Латифи, Марат Закиров, Рашид Башар переводят вас. Конечно, жаль, что вы только к шестидесяти стали печататься на родине, и в шестьдесят два у вас вышла первая и пока единственная книга на татарском, хотя уже переведены на татарский язык все ваши романы. Но зато у вас есть преимущество, татарский читатель имеет возможность читать ретроспективу всех ваших произведений без перерыва. Переведенные одно за другим, почти одновременно, они – открытие для поклонников литературы, такое в татарской прозе случилось впервые.

Оттого вопросы, задаваемые мне после моих публикаций и выступлений о вас: на встречах, по телефону, в поездках по республике и как одному из руководителей писательской организации – теперь носят конкретный, а точнее, личностный характер. Читатели хотят знать о вас подробнее, знать вашу жизнь в деталях.

Как выразился о вас незабвенный Рафаэль Сибат: «Рауль Мир-Хайдаров – это для нас, татар, неоткрытая Америка. Колумбы нужны, Колумбы…».

А я добавлю опять же слова Рафаэля Сибата о вас, о вашей непростой судьбе: «пора нам своих возвращать к себе, в свою культуру, к своему народу…».

Поэтому нашу сегодняшнюю встречу я предлагаю обозначить беседой, а не интервью. Пусть вопросов будет меньше, а ответы прозвучат основательнее – такое пожелание высказал нам один из ваших ярых поклонников из Набережных Челнов.

В связи с этим вопрос: как, когда и где пересекались ваши пути в литературе с татарскими писателями?

– Впервые я опубликовался в московском альманахе «Родники» в 1971 году, там вышел рассказ «Полустанок Самсона». Альманах попался на глаза Тауфику Айди, и он прислал мне теплое письмо и подробную анкету, которую следовало заполнить. Письмо Тауфика Айди я много лет принимал за официальное, думал, что я попал в орбиту внимания Казани, гордился, что меня взяли на учет в Татарстане, поражался чуткости, душевности, оперативности татарских чиновников. В общем, это письмо сильно окрылило меня. Как наивен я был! В 1979 году, когда Заки Нури пригласил меня на съезд писателей, я познакомился с Тауфиком Айди, и только тогда узнал, что письмо его – частная инициатива. Тауфик Айди, оказывается, всю жизнь собирал материалы об известных татарах в мире. У него остался огромный архив, он проделал титаническую работу, которую, к сожалению, до сих пор не опубликовали. Честь и хвала ему! Можно сказать, что Тауфик Айди первый увидел во мне татарского писателя.

В 1976 году я стал участником VI съезда молодых писателей СССР и был в одном семинаре с Марселем Галиевым. В дни съезда в «Литературной России» опубликовали мой рассказ «Такая долгая зима», а по итогам совещания мой рассказ «Голубые самосвалы» попал в альманах «Мы – молодые». Из четырехсот участников съезда туда вошли тридцать шесть авторов. Руководство семинара рекомендовало издательству «Молодая гвардия» выпустить мою книгу «Оренбургский платок», это и была моя первая книга в Москве. Марсель писал об этом в свое время в Казани.

Когда я впервые приехал в Казань, он познакомил меня со многими молодыми писателями, сегодня некоторые из них – наши живые классики. Впрочем, и до поездки я уже начал активно знакомиться с татарскими писателями. С зимы 1975 года я регулярно бывал в Малеевке, а летом в Ялте, Коктебеле. Пицунде. Татарские и башкирские писатели любили Дома творчества, особенно зимнюю Малеевку. В Малеевке я не пропустил ни одну зиму с 1975 по 1991 год включительно, а с 1980 года, когда ушел на «вольные хлеба», я бывал там, да и на море, всегда по два срока.

В 1976 году в Малеевке я познакомился с Мусой Гали и Мустаем Каримом, и все последующие годы был с ними рядом. Они во многом сформировали меня как литератора, привили любовь к татарской литературе. Благодаря им в 1977 году меня в Уфе впервые перевели на татарский, сделал это Айдар Халим. Позже в Уфе, в журнале «Агидель», напечатали повесть «Не забывайте нас».

Мои недоброжелатели в Казани по незнанию упрекают меня, что я не знаю татарской литературы, ее истории, наверное, оттого, что я не закончил факультет татарской филологии Казанского университета. Но если подходить с такой меркой, то я одолел не только этот факультет, но и его аспирантуру. Почему? Объясню. Моим татарским университетом и моими профессорами на долгие годы оказались лучшие татарские писатели, только мой университет был выездным – в Домах творчества и для одного благодарного студента. Могу утверждать, что долгие зимние вечера в Малеевке почти каждый день проходили в совместных чаепитиях, застольях, приватных беседах, и разговоры там шли только о литературе. На таких посиделках я впервые услышал о Заки Валиди, Маджите Гафури, Гаязе Исхаки, Шаехзаде Бабиче, Чонакае, Марджани, Ризе Фахретдинове, Юсуфе Акчуре. С тем, что я услышал о татарской литературе от Мустая Карима, Мусы Гали, Ибрагима Нуруллина, Амирхана Еники, Атиллы Расиха, Мухаммеда Магдеева, Заки Нури, Рината Мухамадиева, Виля Ганиева, Наби Даули, Айдара Халима, ни одна университетская программа сравниться не может. Я ведь получал знания без идеологической подкладки, без оглядки на цензуру, от людей, создававших литературу.

Одно общение с Амирханом Еники чего стоит! В Малеевке я трижды был у него на праздновании дня рождения – это пир для души, для слуха, для сердца! Разве постные университетские лекции могут сравниться с воспоминаниями его гостей на этих скромных торжествах?! Какие забытые страницы татарской литературы, какие канувшие в Лету фамилии всплывали вдруг за столом! Кроме дней рождения Амирхана Еники, я сидел с ним за одним столом в Переделкино, Ялте, Пицунде. Семьдесят два дня по три раза в день рядом с Еники! Такое выпало не каждому. Он, как в прозе, дозировал и свое устное слово, но иногда его прорывало, страсти сидели в нем глубоко, жизнь научила его смолоду сдерживать себя. Многое из тех давних разговоров я понял позже, когда прочитал его воспоминания «Страницы прошлого». В последние годы жизни он приезжал в Переделкино, где я прожил в Доме творчества в комнате № 106 безвыездно восемь лет, и я всегда приглашал его в гости, иногда одного, иногда с другими писателями, но чаще с Мустаем Каримом и Мусой Гали. На память о таких встречах, к счастью, остались фотографии. К концу жизни чуть ослабли тугие струны внутри, и он был гораздо добрее, мягче. Я называл его Патриархом. Он поистине и был Патриархом татарской литературы.

В 1980 году в Ялте я тесно общался с Рашатом Низамиевым, с ним же встретился зимой 1985 года в Голицине, он тоже вразумлял меня по части татарской литературы, особенно ориентировал по современной, больше рассказывал о поэзии. У него педагогический талант, он готовый университетский профессор, и я благодарен ему за профессиональные лекции.

Существенно повлиял на меня и Мухаммат Магдеев, мы с ним познакомились в Пицунде в 1988 году, он отдыхал вместе с сыном, вернувшимся из армии. По моей просьбе он прочитал роман «Пешие прогулки», только вышедший в журнале, и рукопись романа «Двойник китайского императора». На сегодня эти романы выдержали уже по двадцать изданий и переведены на татарский язык Маратом Закировым. Он дал много ценных советов, замечаний. Меня окрылила его похвала, он сказал: «Как это тебе удается сразу взять быка за рога, быстро переходить к теме, проблеме?» Он тоже рассказывал о духовной жизни Казани, о писателях, чьи книги я должен читать, на кого следует ориентироваться. Светлый, чистый был человек Мухаммет-абы, пусть земля ему будет пухом! Я не забуду его наставлений.

Были в моем татарском образовании и приватные лекции. Когда я впервые приехал в Казань, Заки Нури три дня подряд показывал мне столицу, точнее, литературную Казань, связанную с выдающимися именами просветителей, деятелей культуры и духовенства. Я уже тогда понимал, что прохожу редкий университетский курс для избранных.

Сегодня, когда я вынимаю из почтового ящика роскошно изданные журналы «Идель» и «Майдан», мне на память приходит холодная зима 1978 года в Малеевке и совсем молодой Мансур Валеев. Через день, несмотря на сорокаградусные морозы, он ездил в Москву, в ЦК ВЛКСМ, в ЦК КПСС, в тот самый печально известный сусловский отдел, в Госкомпечать и еще в десятки организаций, добиваясь издания в Казани молодежного журнала. Возвращался всегда затемно, путь не близкий, почти три часа в один конец, замерзший, голодный, всегда опаздывая на ужин, но мы ждали его, ждали вестей, как с передовой. Тогда, при Брежневе, решить вопрос с журналом не удалось. И позже ездили ходоки в Москву не один раз. Сегодняшним молодым и представить трудно, что надо было брать у кого-то разрешение! И это хорошо – так думают свободные люди.

Долгая, до самой его смерти, была у меня переписка с Рафаэлем Сибатом, мы говорили с ним по телефону часами. Он один из тех, кто знал все мое творчество.

Раз уж зашла речь о переписке, я должен упомянуть и Газиза Кашапова, с которым познакомился в Малеевке, и позже встречался в Ялте и Пицунде.

Частые искренние встречи в домах Домах творчества были у меня с Нурисламом Хасановым, он первый написал обо мне большую статью, считая меня татарским писателем.

Полный курс университетского образования я прошел с Адхатом Синегулом, который в конце 70-х годов женился на дочери ташкентского писателя Шамиля Алядина и переехал в Узбекистан. Кто знал Синегула, может подтвердить, что он очень любил поговорить и обладал педагогическим талантом, как и Рашат Низамиев.

Обязательно следует упомянуть и Лирона Хамидуллина, и его жену Данию-апа, с которыми я долгие годы состоял в переписке. Вот кто поистине радуется тому, что я наконец-то, на склоне лет, появился в татарской литературе. К моему пятидесятилетию в 1990 году в Таткнигоиздате подготовили к изданию книгу моих повестей и рассказов под его редакцией и с его предисловием. Но в очередной раз сорвалось. Мы с ним часто общались в Ташкенте, Казани и в Домах творчества. Он учил меня терпению, любви к Казани, к своим национальным корням – видимо, прочувствовал мой долгий и тернистый путь в татарскую литературу.

Лекции о татарской культуре я слышал не только от писателей. В 1978 году в Ялте я сблизился с Ильгамом Шакировым, он тогда и познакомил меня с Амирханом Еники, и при первой же встрече я получил от него в дар книгу «Гуляндам» о Салихе Сайдашеве в переводе Рустема Кутуя. Ильгам Шакиров отдыхал в Крыму один, и мы часто проводили время вместе. От него я узнал редкие факты из жизни С. Сайдашева, Ф. Яруллина, Н. Жиганова, А. Ключарева, Ф. Мансурова и других корифеев музыкальной культуры. Эти имена я, конечно, знал, но по-настоящему они были открыты для меня персонально великим Ильгамом Шакировым.

В Ташкенте, где я прожил тридцать лет, работали Аскад Мухтар и Зиннат Фатхуллин, классики узбекской литературы. Аскад-абы и Зиннат-абы, заметившие татарскую направленность в первых же моих публикациях, всячески поощряли мой ориентир на Казань. Когда к ним приезжали гости из Татарстана, они часто приглашали и меня. Конечно, все разговоры за столом были только о литературе, о писателях. Оба они имели крепкие связи с Татарстаном. Аскад Мухтар познакомил меня с Гарифом Ахуновым, а Зиннат Фатхуллин – с Заки Нури. Я знаю, оба они писали, говорили обо мне в Казани. Наверное, поэтому в 1979 году меня пригласили на съезд, и Заки Нури очень настойчиво пытался ввести меня в круг татарских писателей, но натыкался на стену равнодушия и очень огорчался этому. Мне кажется, он не ожидал от коллег такого отношения ко мне, молодому человеку, с восторгом и надеждой приехавшему на родину отцов. Вот тогда я стал утверждать, что фраза: «Иван, не помнящий родства» – татарская. Чем больше живу, тем больше в этом убеждаюсь. До последних дней своей жизни Заки Нури следил за моими успехами в русской литературе и искренне радовался им. Светлая память о вас, Заки-абы, легендарном человеке, всегда будет в сердцах людей, близко знавших вас.

Не только мои пути, мои планы пересекались с татарскими писателями, даже конкретные произведения связаны с общением с ними. Не могу не сказать несколько слов о создании повести «Знакомство по брачному объявлению». В 1982 году в Ялте отдыхало много писателей из Казани и Уфы: Заки Нури, Наби Даули, Рахмай Хисматуллин, Рафаэль Сафин, человек десять, не меньше. Однажды после ужина, когда писатели собрались вокруг Заки Нури, я обратился к обществу, мол, хочу завтра всех вас пригласить к себе в гости и заодно почитать новую повесть. В Домах творчества существовала традиция – читать друг другу новые тексты. Заки-абы, как всегда, отвечает с юмором: если выпивки и угощения будет достаточно, готовы послушать. Моя комната на третьем этаже располагала просторной верандой с видом на море, там я и накрыл столы. Пришли все, началась читка, время от времени перебиваемая гомерическим хохотом. В общем, застолье удалось, слушали внимательно, с любопытством, повесть имела почти детективную интригу. Бутылки не успели ополовинить, как я закончил читать написанное. Сразу дружно стали спрашивать, чем же закончится история и на ком женится Акрам-абзы? Вдруг Заки-абы встал и сказал грозно: «Что ж ты втянул уважаемое общество в историю с недописанной повестью? Нехорошо. Чтобы вернуть наше расположение к себе, ты обязан дописать повесть до нашего отъезда и тем искупить свою вину». Раздались аплодисменты всеобщего одобрения, не возражал и я. Кто мало-мальски знает меня, тот всегда отмечает мою обязательность. Я забыл про море, пляж, соблазнительные компании, вечеринки и дописал повесть. За день до отъезда я снова собрал гостей у себя на веранде. Среди гостей из Уфы был поэт Рафаэль Сафин, холостяк, и во время читки все невольно поглядывали на него – мол, смотри, как геройски действует Акрам-абзы. Повесть имела счастливую судьбу. Впервые я напечатал ее той же осенью в журнале «Дальний Восток», в Хабаровске, там служил мой сын. Она много переводилась, но особенно я рад публикации в журнале «Казан утлары». Строки из повести часто цитируются: «Акрам Галиевич не знал, что такое аэробика, но понял, что с кухней это никак не связано». В том же 1982 году я отправил повесть в Казань, в театр Марселю Салимжанову, которого знал лично, принимал его с коллегами дома в Ташкенте. Я всегда был уверен, что повесть – готовая пьеса. Но, как обычно поступают в Казани, мне не ответили. Жаль, тридцать лет назад это была бы первая в СССР пьеса о знакомстве по брачному объявлению на татарской основе. В 2008 году поэт Ркаиль Зайдулла написал пьесу по этой повести, и ее поставил Оренбургский театр, идет она и в Мензелинском театре с успехом. Упущено три десятилетия! А в искусстве ценятся новизна, первое слово.

В Домах творчества я познакомился и с русскоязычными писателями-татарами: Рустамом Валиевым, Ильгизом Кашафутдиновым, Романом Солнцевым, Рустемом Кутуем, Альбертом Мифтахутдиновым, Явдатом Ильясовым. С Альбертом, жившим в Магадане, я долгое время состоял в переписке, где мы постоянно затрагивали болезненную для нас проблему – отношения к нам Казани. Возможно, это огромная страстная переписка когда-нибудь всплывет, все-таки он был известным писателем. Из названных мною литераторов только я и Рустам Валиев крепко держались в творчестве татарской линии и все время стремились в Казань. Но даже те, кто чурался татарских тем, даже они были в обиде на Казань, говорили, что нас там не вспоминают, не приглашают, не издают. А ведь нас, татар, пишущих прозу, состоявшихся в русской литературе, и десятка не наберется, говорю вам ответственно, в эту десятку входят и казанские писатели Рустем Кутуй, Диас Валиев. Отчего к нам, единоверцам, такое равнодушие? Мы дети одного народа, и на нас, наверное, распространяется татарская государственность?

Возвращаясь к моим татарским университетам, хочу отметить отрадную деталь. Всякий новый писатель, с кем я знакомился, считая своим долгом просветить меня, говорил: это тебе обязательно надо знать! Это могли быть беседы о Дэрдменде или моем земляке Мирхайдаре Файзи, или о Наки Исанбете и Нури Арслане, Гумере Баширове и Абдрахмане Абсалямове, Аделе Кутуе и Кави Наджми. Я все впитывал как губка и никогда не путал Назара Наджми с Кави Наджми. Особенно любезны были со мной писатели, не обласканные славой и вниманием, они уделяли мне много времени, дарили книги, татарские словари. Уроки-лекции, данные ими от души, не забываются. Я всегда помню о них с благодарностью и могу заверить, что был благодарным студентом.

Мустай Карим уже лет двадцать пишет мемуары, они охватывают целую эпоху, надеюсь, мы увидим их в ближайшее время. Я знаю, в них много места занимает Малеевка, туда он ездил больше тридцати лет. Он любил Малеевку. В его воспоминаниях найдется место и многим татарским писателям, тоже любившим лунные дорожки Малеевки. По совету Мустая-абы я тоже вел записи в Домах творчества. Правда, большинство страниц посвящено Мустаю Кариму, я понимал, с каким человеком-титаном мне выпала честь общаться. В моих записях упомянуты все татарские писатели, с которыми мне довелось встречаться. Когда-нибудь я обязательно засяду за мемуары, и тогда более широко отвечу на ваш вопрос: где, как и с кем пересеклись мои литературные пути.

Когда-то в Ялте я подписал книгу Ильгаму Шакирову так:

«Человеку, видевшему весь свой народ в лицо, глаза в глаза».

Это поистине так, не было в СССР поселения, где живут татары и где бы не побывал Ильгам Шакиров. Увидеть весь свой народ в лицо не удавалось даже императорам, посчастливилось только великому певцу.

Перефразируя сказанное в адрес Ильгама Шакирова, могу утверждать, что я – один из немногих, кто общался почти со всеми известными татарскими писателями за последние тридцать лет, и о каждом из них оставил страницы в дневнике.

– Скажите, пожалуйста, что, на ваш взгляд, сильнее в татарской литературе: проза, поэзия, драматургия?

– Безусловно, поэзия!

– Почему?

– Татарская поэзия выросла из тысячелетней традиции, она всегда питалась из вечного родника устного народного творчества. А проза от Галимджана Ибрагимова до Факиля Сафина имеет за плечами только век. Татарская романистика еще не сказала своего слова, в сравнении с поэзией.

– Какой жанр, на ваш взгляд, будет востребован в ХХI веке?

– Исторический роман. Несмотря на глобализацию, ХХI век пройдет под знаком национальной самоидентификации народов. В силу известных исторических причин на татарскую историю был наложен жирный крест, табу. История народа познается не только по учебникам и научным трактатам, а прежде всего по выдающимся романам, тому примеров много. История казачества – это «Тихий Дон» М. Шолохова, история казахов – роман-эпопея Мухтара Ауэзова «Путь Абая».

Даже первые исторические романы Флюса Латифи и Вахита Имамова вызвали огромный интерес, они уже переиздаются, переводятся. Я отвез эти романы в татарские общины Актюбинска, Мартука, передал родственникам в Ташкенте, Оренбурге, Алма-Ате, и там их уже зачитали до дыр, передавая из дома в дом, из рук в руки. В тех краях они сегодня самые известные писатели. Народ хочет знать свою историю в художественных образах, мелодиях, играх и даже в национальных костюмах. Такой интерес проявился у всех тюркских народов. У казахов, например, один за другим переиздаются романы Ильяса Есенберлина, в Ташкенте – романы о Тимуре Великом.

Я думаю, уже в ближайшие годы мы увидим новые романы, освещающие татарскую историю, они обязательно поднимут тонус народа. Уверен, найдется и библиотека татарских рукописей, исторических документов, пропавшая при взятии Казани, и писатели смогут работать с первоисточниками.

– Оптимист вы, однако!

– Почему же нет, если бы какой-нибудь татарский меценат объявил, что даст миллион долларов тому, кто укажет, где спрятана библиотека царицы Сююмбике, я думаю, долго ждать не пришлось бы, может, даже очередь образовалась.

– Рауль Мирсаидович, мне не дает покоя ваша похвала поэзии. Не пытаетесь ли вы льстить поэтам? Поэтому задам каверзный вопрос: отчего, в таком случае, поэзия не прозвучала во всю мощь в советское время, когда к литературе относились всерьез?

– Татарская поэзия обойдется без моей лести и без моих похвал. А не прозвучала она только по одной причине – отсутствия государственной поддержки, понимания властями важности литературы не только для своего народа, но и для утверждения его места в семье народов страны, мира.

– Можно понятнее, подробнее?

– Вы думаете, грузинская или какая-либо другая поэзия интереснее, глубже, тоньше татарской? Я отвечу – нет, и меня поддержат татарские поэты. Они ведь чувствуют емкость, образность, философию любой поэзии. Нужны только умные, талантливые, тонкие переводчики. Вернемся к грузинам, которых я очень хорошо знаю и люблю, они еще лет двадцать пять назад перевели на грузинский язык мою книгу «Чти отца своего». Я дружил со многими деятелями культуры Грузии, с ее футболистами: Месхи, Метревели, Цховребовым. Кто переводил грузин: Пастернак, Тарковский, Заболоцкий, Антокольский, Тихонов, Ахмадулина, Евтушенко, Луконин, Межиров, Леонович, Корнилов. Если буду продолжать, могу назвать еще два десятка достойнейших имен. Даже в годы войны Пастернак мало бедствовал, потому что переводил Тициана Табидзе, Реваза Маргиани, Карло Каладзе, Ираклия и Григола Абашидзе, Георгия Леонидзе, Паола Яшвили. Евтушенко даже построили дачу на море в Гульрипшах. Это в то время, когда под Казанью шесть соток невозможно было получить. А мы даже переводчика нашего великого дастана «Идегей» Семена Израилевича Липкина, переводившего, кстати, и Мусу Джалиля, не обласкали как следует. Я ведь последние годы жил в Переделкино с ним по соседству. Что ему запоздалая Государственная премия Татарстана в девяносто лет, он нуждался в тепле, заботе, ремонте своей разваливающейся дачи. В начале 1980-х он вышел из Союза писателей из-за запрещенного журнала «Метрополь» и вовсе бедствовал. Жаль, Липкину не довелось грузин переводить. Хороший переводчик внимания, любви, заботы требует, повышенные гонорары – само собой. Переводчиков, а точнее, пропагандистов грузинской литературы принимали, как оперных примадонн или великих теноров, сам не раз видел это в Тбилиси, гулял с ними на закрытых госдачах. У нас в Казани самих-то поэтов вряд ли часто привечают на госдачах и госприемах, какой уж тут разговор об их переводчиках.

К сожалению, не выпало татарской поэзии иметь своего Наума Гребнева и Якова Козловского, хотя свои Гамзатовы у нас были и есть. Не буду называть фамилии, сыпать соль на раны, имена наших корифеев у всех у нас на устах. Искать переводчиков, ублажать их должны не сами поэты, это дело литературных чиновников, власти. Государство должно заботиться о своих творцах.

Пишу эти строки, а перед глазами стоит недавно ушедший от нас растерянный от дикого российского капитализма прекрасный поэт, если не сказать больше, Мударрис Аглямов. Когда ему было думать о переводчиках, чтобы про его талант узнали в Европе, в мире? У него проблема была важнее – как выжить сегодня, и что будет завтра, если искусство, литературу переведут на коммерческие рельсы?

Даже в Узбекистане, на грандиозном юбилее Аскада Мухтара в 1980 году, году его 60-летия, я видел, сам устраивал в гостиницах и на госдачах переводчиков прозы и поэзии Аскада-абы, провожал их в аэропорт тяжело груженными. Думаете, это были заботы Аскада Мухтара? Нет, это ему и в голову не приходило, он встречался с гостями только за богато накрытыми столами, все остальное делали те, кому поручили курировать узбекскую литературу, и, конечно, высшая власть. Да и сам юбилей, отмечавшийся в лучших залах Ташкента и только что отстроенном роскошном ресторане «Зеравшан», вряд ли отнял у Аскада-абы много времени и сил, от него требовалось одно – дать подробный список высоких гостей, которых он хотел бы видеть на своем торжестве. День рождения крупного поэта – это государственная забота.

Запомнилось, как Аскад Мухтар говорил мне в дни юбилея: «Единственное место в стране, где еще почитается писатель, это Кавказ и Восток. Я даже в Москве никогда не признаюсь, что я писатель, ибо это вызовет только негативную реакцию». Он знал, что говорил. В конце 1970-х всем наиболее известным писателям в Ташкенте построили в черте города в лучших районах двухэтажные особняки с хорошими участками. Хотя они имели в Дурмене (это как Переделкино или Рублевка в Москве) двухэтажные каменные госдачи с огромной территорией и персональными садовниками. Даже я, только вступив в Союз писателей, имея квартиру, тут же получил новую четырехкомнатную в элитном доме на Гоголя, где сосед справа был прокурор республики, слева – министр строительства. А после романа «Пешие прогулки» сразу получил участок под строительство загородного дома там же, в Дурмене, где через забор моим соседом был президент Усманходжаев. Только теперь, пытаясь издать свои книги в Казани и устроить там творческий вечер, я понимаю, как мудр был Асхад-абы, когда говорил: «только Восток ценит своих писателей».

Вот какую господдержку поэзии я имел в виду. Повторю очевидную истину: искусство, литература без любви, внимания, заботы, без меценатов, без финансирования – вообще умирает.

– Может вы и правы, наших поэтов государство так не баловало. Но это было давно, а теперь повсюду намекают на самоокупаемость, самофинансирование.

– Приносить прибыль, быть рентабельными могут только бордели и шоу-бизнес. А мы с вами говорим о национальном искусстве. Для нашего большого и разбросанного по всему свету народа культура куда важнее экономики, только она еще объединяет татар и ничего больше. Даже такая еще вчера цементирующая сила, как религия, вдруг потеряла свою значимость. Любой татарин в европейской, арабской, азиатской стране может легко удовлетворить религиозную потребность без Казани. Какие мечети в Лондоне, Париже, Амстердаме, Варшаве, Мадриде, Хельсинки! Чтобы расцвела культура, нужна, как модно сейчас выражаться, только политическая воля. Хотите пример? Пожелали в Казани иметь конный спорт, автоспорт, футбол, хоккей, баскетбол европейского уровня – они мгновенно и появились. Чему я, большой болельщик, безусловно, рад. Радуясь взлету профессионального спорта в Казани, как человек, знающий, что почем в спорте, сколько стоят приглашенные со стороны игроки, тренеры, содержание команд, спортивных баз, стадионов, медицинского обслуживания, миллионное страхование звезд, их быт, их передвижения, зарплата чиновничьего аппарата и еще многое другое, хотел бы обратить внимание на эти астрономические суммы. Могу с погрешностью в пять-семь процентов даже назвать суммы этих затрат, но не хочется сыпать соль на раны коллегам, людям чутким и эмоциональным. Однако сравнить попытаюсь, уверен – надо. Как вы помните, в советское время деньги на культуру выделялись по остаточному принципу, главными статьями расходов были: армия, космос и содержание левацких режимов во всем мире. Но даже тот период в Казани вспоминают как лучшее время для искусства. На мой взгляд, все яркие достижения литературы и искусства связаны с советским периодом, имена, известные миру: Рудольф Нуриев, София Губайдулина, Ирек Мухамедов – из того времени. Если бы культура получала хотя бы двадцатую часть того, что имеет сегодня спорт, у нее настал бы золотой век! Я не ставлю задачу противопоставлять культуру спорту, слава Аллаху, хоть спорт у власти в почете. Но в условиях российской действительности, где вся жизнь пронизана коррупцией, взяточничеством, и спорт весь продажный: от судей до самих игроков. Оттого любая победа, успех – сомнительны, не греют душу, не радуют. Если бы спорт в России был чистым, честным, то победы как-то оправдывали бы столь высокие расходы, а так – деньги на ветер.

Я вырос вдали от Татарстана, но кто знает меня, может подтвердить, во мне татарского гораздо больше, чем у многих живущих там. И эти качества сложились благодаря силе искусства, благодаря тем песням и мелодиям, что я слышал в детстве, тем рассказам, которым я внимал в застольях родителей. Для меня, повторюсь, человека не чуждого спорту, творчество одного Ильгама Шакирова гораздо выше любых побед «Рубина» и «Ак Барса» или кубка в ралли Париж – Дакар, или награды за победу любимого жеребца президента на ипподроме.

Уже почти век живет на сцене пьеса «Зангар шаль», уверен, что и последующие сто лет она будет греть сердца людей. Искусство, литература, как правило – труд одиночек. И их, творцов, казалось бы, поддержать легче, чем спортивные команды, но не получается, к сожалению.

Балетные спектакли готовят годами, но идут они десятилетиями, балетам Дягилева, Фокина уже почти сто лет, и они не сходят со сцены. Музыка Фарида Яруллина к балету «Шурале», его оркестровые пьесы уже полвека пробуждают в татарах гордость за свою культуру, задевают в душе национальные струны. Я уверен, что победы слетевшихся со всего света за огромные деньги в не очень богатую республику варягов-легионеров, бьющихся за казанский футбол, хоккей, баскетбол, не могут вызывать подобные глубокие чувства. Уверен, гораздо больший эмоциональный подъем чувствуют зрители, когда чествуют на сабантуях истинных богатырей земли татарской.

Профессиональный спорт – часть масс-культуры, и я думаю, он не должен иметь преимуществ в финансировании перед национальной культурой. Это несравнимые величины, ни по каким параметрам, ни в краткосрочной перспективе, ни с оглядкой на будущее нашего народа. А спорт, прежде всего массовый, конечно, надо развивать, татары – спортивная нация, это общеизвестный факт.

Позволить себе рассчитывать на окупаемость культуры может только очень большой народ, например, русский, где читателей, слушателей десятки миллионов. В России одних писателей, даже сегодня, под сто тысяч. Они могут рискнуть пойти рыночным путем, хватит и тех, кто выживет, не умрет. Коммерциализация русской культуры уже дает себя знать, результат известен каждому, и нет нужды обсуждать ее плоды. Татарская культура может выжить только с помощью государства – это аксиома. Она не выдержит даже кратковременного эксперимента.

Убежден, культуру восстановить гораздо труднее, чем экономику. Примеров тому немало: возьмите процветающую Турцию, там нет профессионального театра, книгоиздания, в нашем понимании, да и литература не развита. То же самое и в Греции, где бываю часто, там только восемь лет назад появился оперный театр европейского уровня. А казанскому оперному театру уже более полувека. Отстав однажды в культуре, останешься навсегда на задворках истории, это не спорт – сегодня проиграл, завтра выиграл.

Есть решение этой проблемы и в условиях рынка, пример совсем недалеко, в братском Казахстане.

Недавно Нурсултан Назарбаев дал обширное интервью «Литературной газете». Касался он там и проблем культуры, наравне с другими проблемами, и не по остаточному принципу – останется время, скажу пару слов и о культуре. В Казахстане принята и уже реализуется государственная программа развития культуры. Давно определен перечень книг, которые в обязательном порядке переведут и издадут на русском и английском языках. Другого пути заявить о себе в мире – нет. Вот праздник-то у казахских писателей, не грех и выпить за здоровье власти! А я изданные миллионными тиражами на русском языке книги не могу выпустить на татарском. Книги, кстати, уже переведенные по моей инициативе. Чувствуете разницу в государственном подходе?

– И все-таки я хочу вернуть вас к поэзии, которую вы так высоко оценили. Какой период поэзии, какие поэты вам близки по духу?

– К поэзии я приобщился в возрасте, когда формируются вкусы, взгляды на жизнь, на искусство – в пятнадцать лет. В Актюбинске мне дали на ночь аккуратно переписанную от руки толстую в коленкоре тетрадь запрещенного в ту пору Сергея Есенина, с тех пор я и дружу с Поэзией. В ней, как я уже не раз говорил, есть ответы на все вопросы бытия. Поэзия мне нужна и в радости, и в дни печали, в нее я убегаю от невзгод, неудач, плохого настроения. Не побоюсь сказать крамольную, на взгляд литературоведов и национал-патриотов, мысль, что большая поэзия вненациональна, она не имеет границ. Хотя я прекрасно понимаю, что любая поэзия сильна национальными корнями. Но лучшие ее образцы становятся достоянием всего человечества и воспринимаются вне национального контекста. В этом сила больших литератур, больших поэтов, питаясь национальными корнями, им удается воспарить над местечковостью и подняться не только над своим аулом, но и над всем миром. В последние десятилетия, когда открылся мир, я часто бываю за границей, всегда захожу в Европе в книжные магазины и везде встречаю прекрасно изданные книги Омара Хайяма, Рудаки, Хафиза. Впервые этих поэтов перевели англичане еще полтора века назад, а от них, да и от русских переводов А. Тхоржевского, отпочковались немецкие, французские, испанские, итальянские переводы. Но это сути не меняет, важна данность, поэзия Востока востребована как никогда.

Мое увлечение поэзией пришлось на время, когда она оказалась на пике своего расцвета, популярности, могла соперничать с эстрадой, собирала полные залы Дворцов и переполненные трибуны стадионов. Тиражи поэзии равнялись тиражам прозы. Шестидесятые-семидесятые годы стали временем поэтов, ежегодно издавался альманах «День поэзии», страна знала, любила своих поэтов. Увлекшись поэзией, я, конечно, не пропускал и татарскую, прежде всего Мусу Джалиля и Габдуллу Тукая. В начале 1970-х я приобрел книгу стихов Равиля Файзуллина «Саз», изданную в «Молодой гвардии», до этого я часто встречал его стихи в периодике, его имя уже гремело в литературе. По-настоящему я полюбил татарскую поэзию, когда начались мои татарские университеты в Домах творчества. Стихи Туфана, Сибгата Хакима, Зульфата я впервые услышал из уст Мустая Карима и Мусы Гали. Очень красиво читал стихи Рафаэль Сафин. На всех вечеринках в Домах творчества читали стихи. В Домах творчества сложилась традиция устраивать творческие вечера с участием приехавших на отдых поэтов. Однажды в 1978 году в Коктебеле я слушал на таком поэтическом вечере Рената Хариса. Помню, на русском он читал стихотворение «Русские ворота» и еще четыре стихотворения по-татарски. Читал великолепно, зал аплодировал ему долго, хорошая поэзия чувствуется по ритму, размеру, звуковому ряду. К этому вечеру в Крыму я уже ориентировался в татарской поэзии.

К восьмидесятым годам, хотя и работала еще старая гвардия больших поэтов: Туфан, Сибгат Хаким, уже сформировалась группа литераторов, которая на долгие годы станет определять лицо нашей поэзии. Уже четверть века я внимательно слежу за их творчеством, редко в какой поэзии выпадает на один временной отрезок такой щедрый звездопад талантов. На всякий случай зарезервирую для себя в литературоведении определение этой группы как Великое поколение. Большинству из них сегодня за шестьдесят, кому чуть больше, кому чуть меньше. Это, на мой взгляд, Равиль Файзуллин, Зульфат, Радиф Гаташ, Мударрис Аглямов, Ренат Харис, Гарай Рахим, Рустем Мингалимов, Зиннур Мансуров, Роберт Ахметзянов, некоторых из упомянутых, к сожалению, уже нет с нами. Выскажу и такую парадоксальную мысль: родись они в разные периоды истории, каждый из них, индивидуально, стоял бы на золотом пьедестале поэзии. Нам выпало счастье знать, видеть, читать их в одно время, но по-настоящему разглядят их только наши потомки. Бывает так, что среди многих бриллиантов трудно разглядеть единственный, самый-самый. О них написано столько статей, исследований, монографий, что моя хвалебная оценка их творчества – излишняя. Любопытна она одним – это взгляд человека любящего, знающего поэзию и наблюдающего, что ни говори, со стороны. В этом мое право на оценку. Обидно, что никому их них, кроме Файзуллина, не удалось вырваться на всесоюзную орбиту, но это не их вина и не слабость их поэзии. Повторюсь, поэзия нуждается в покровительстве.

– Я согласен с оценкой названных вами поэтов, но вы сами говорите, средний возраст у них за шестьдесят, а поэзия – дело молодое. Отчего ярко не заявляют о себе, как ваши кумиры, молодые?

– Поколение поэтов, которых я назвал, подняло планку поэзии столь высоко, что еще десятилетиями мы будем замечать этот провал, немощь идущих вслед поэтов. Тут причин много – и слабость образования в последние двадцать пять лет, и резкое падение уровня культуры, и потеря интереса к самой литературе, признаем это. Каждый из названных мною поэтов и все они вместе сделали революцию в татарской поэзии. Они раздвинули ее границы, обогатили рифмой, формой и, прежде всего, философичностью, интеллектом, кругозором, образностью. Это поколение имеет прекрасное образование, за плечами некоторых и очная аспирантура, оно впитало не только родную культуру, историю, но и мировую. Идущий впереди них по возрасту Марс Шабаев, чувствуя потребность в развитии границ поэзии, перевел даже Уитмена. Сегодня я думаю, что его перевод в первую очередь был адресован этому поколению. К сожалению (может, я ошибаюсь в своём личном мнении), это первое такое мощное интеллектуальное поколение и, скорее всего, последнее. Этому поколению, к которому принадлежу и я, повезло, нас воспитало время, расцвет национальных культур, благополучие и мощь страны и высокое место писателя в культурной жизни общества.

Конечно, поэзия никогда не иссякнет, есть и в молодом поколении таланты: Ркаиль Зайдулла, Марат Закиров, но перед ними взяты такие высоты, такие эвересты, что дух захватывает! Это, если сравнить со спортом, всё равно что после Боба Бимона, двадцать семь лет назад прыгнувшего в длину на восемь метров девяносто сантиметров, – заниматься прыжками. И после Боба Бимона каждый год появляются чемпионы мира, Европы, олимпийские чемпионы, им вручают золотые медали, безумные гонорары, но никто, уверяю вас, не забывает, что были восемь метров девяносто сантиметров! Великое поколение оставит после себя не только большую поэзию, но и высоко поднятую планку ее возможностей. Вот такими ориентирами и сильна мировая поэзии.

– Сегодня в беседе с вами мы забрели далеко в литературу, и, пользуясь тем, что вы не уходили от вопросов, отвечали искренне и на все имели свой выстраданный взгляд, не шутка – тридцать лет биться за место в татарской литературе, имея за собой реализованный успех в русской словесности, – я задам вам вопрос, очень волнующий меня самого, кстати, он неожиданно возник из нашего разговора. В шестидесятые у идеологов Кремля родилась благая идея – выделить из национальных литератур яркие имена и, всячески поддерживая их, демонстрировать заботу о литературах больших и малых народов. Для примера напомню: Киргизия – Чингиз Айтматов, Казахстан – Мухтар Ауэзов, Туркмения – Берды Кербабаев, Таджикистан – Мирзо Турсунзаде, Узбекистан – Гафур Гулям, Калмыкия – Давид Кугультинов, Башкирия – Мустай Карим, Дагестан – Расул Гамзатов, Чукотка – Юрий Рытхэу. Почему не нашлось такого лидера у нас, и кто, на ваш взгляд, мог претендовать на такую миссию?

– Этот вопрос беспокоит не вас одного, он беспокоит уже которое поколение татар, волновал он и меня. В опубликованных в «Казан утлары» записных книжках Аяза Гилязова он касался этой темы. Он назвал несколько фамилий, в том числе и Амирхана Еники, на его взгляд, не подходивших на эту роль. Но кого он хотел бы видеть лидером, так и не сказал. Наверное, не хотел никого обидеть и унес тайну с собой навсегда. Но вопрос вы задали настолько больной, острый, что его обязательно надо ставить перед всеми известными писателями, и из их ответов мы получим картину – почему и кто? Конечно, часто обсуждали эту тему и в Домах творчества, потому она для меня не нова. Сегодня мне шестьдесят три года, я вошел в возраст пророка, отдал десятки лет литературе, и я выскажу свое мнение об этой старой ране, а точнее, об упущенном нашей литературой шансе.

Я вижу кандидатуру только Туфана, он имел для этого все: талант, авторитет, любовь народа.

– Но вы упустили из виду, что он был репрессирован и долгие годы провел в Сибири.

– Знаю, хорошо знаю. Много о нем читал, много слышал от людей, близко знавших его. В такой же ситуации и там же, в Сибири, находился и Давид Кугультинов, но это не помешало ему стать одним из самых заметных поэтов страны. Дело не в Туфане, а во власти, если бы в ту пору обком возглавлял человек уровня Минтимера Шаймиева, он, безусловно, сделал бы ставку на Туфана. Но не было в ту пору таких людей, к сожалению. Думаю, и писатели не очень рвались отдать пальму первенства кому-то одному, даже Туфану. Тут я должен оговориться, что эту мысль о писательском «единстве» я не раз слышал от старшего поколения татарских писателей. И Аяз Гилязов в упомянутых записных книжках говорит вскользь о такой ментальности своих собратьев по перу, говорит с сожалением. Если не я, то и никто другой – и сегодня прослеживается в наших рядах. Не судьба, не повезло ни татарской литературе, ни великому Туфану, как не везло ему в жизни с книгами, переводами. Жаль, какое прекрасное сочетание, какая великая преемственность получилась бы: Тукай – Туфан! Но это реально упущенный вариант, а был еще один, теоретический, для многих он может показаться фантастическим. Но я все же пофантазирую на эту тему, ибо так поступили мудрые казахи. Вместе со стареющим Мухтаром Ауэзовым они все время упорно поднимали молодого Олжаса Сулейменова. Когда Мухтар-ага ушел из жизни, Олжас автоматически занял его место. Я хочу сказать, что вместе с Туфаном следовало делать ставку и на Равиля Файзуллина, звезда которого в то время разгорелась даже ярче, чем Олжаса Сулейменова, кстати, ровесника и друга Равиля Файзуллина.

Сегодня, когда прошли десятилетия, Равиль Файзуллин своей жизнью, талантом, многотомным творчеством подтвердил, что вырос в крупнейшего поэта, и ставка на него в свое время оказалась бы только любезностью, авансом. Я думаю, что в те годы он уже стоял рядом с Евтушенко, Вознесенским, Рождественским, теми же Олжасом Сулейменовым, Мумином Каноатом, который мгновенно сменил умершего Мирзо Турсунзаде. Но в творчестве Равиля Файзулина случился неожиданный перерыв. Почти пятилетняя командировка в Альметьевск, а перед этим еще два года в армии – и он потерял на время высоко набранный со студенческих лет яркий полет. Зная творчество Файзуллина, думаю, что работа в Альметьевске не пошла на пользу его поэзии, он не чиновник по своей сути, душевному складу, он глубоко литературный человек, в его жилах течет поэтическая кровь. Надо отметить, что и власть не очень баловала его, но, слава Аллаху, она и не очень мешала ему работать, жить своей жизнью, своими взглядами. Но поверьте моему литературному чутью, он еще крепко удивит нас неожиданными гранями своего таланта, новыми произведениями.

Вот такой расклад ситуации я даю, думаю, он вызовет новые дискуссии, так бывает, когда перевязывают старые раны.

– Почему вы выбрали для жизни Ташкент? И что вас натолкнуло на занятие литературой?

– Я пришел в литературу из строительства. Пришел поздно – первый рассказ написал в 1971 году в тридцать лет. Меня с молодых лет, с юности влекло искусство: музыка, балет, живопись, литература, театр, кино, эстрада. В Ташкент я приехал в 1961 году и поставил себе задачу пересмотреть весь репертуар всех столичных театров. За год я с этой программой справился, включая и узбекский театр Хамзы, где тогда блистали непревзойденные актеры Шукур Бурханов, Аброр Хидоятов, Сара Ишантураева. Я даже стал ходить на концерты узбекской музыки, и с тех пор для меня лучшим певцом остается Фахретдин Умаров. Репертуар театров я пересмотрел не один раз. Мое постоянное присутствие в театрах было замечено кругом ташкентских театралов и меломанов. В те годы я подружился с молодым балетмейстером Ибрагимом Юсуповым, учеником Юрия Григоровича. Почти вся вторая половина ХХ века узбекского балета связана с его именем. В 1964 году Ибрагим Юсупов поставил в Ташкенте балет «Спартак». На премьеру приезжал сам великий композитор Арам Ильич Хачатурян. В ту пору любой творческий коллектив, гастролировавший по стране, непременно посещал Ташкент.

Не могу удержаться от перечисления коллективов, бывавших в Ташкенте, или, точнее, тех, чьи выступления мне удалось увидеть самому: Ленинградский БДТ Георгия Товстоногова, театр Николая Акимова, Кировский балет, где блистала ташкентская балерина Валентина Ганибалова. Знаменитый МХАТ, «Современник», Театр сатиры, Театр Аркадия Райкина. В Ташкенте регулярно с большой помпой проводились Декады национальных искусств всех республик. Столица в ту пору имела пять больших концертных залов: Театр имени Свердлова у сквера, Театр эстрады на Навои, Ледовый дворец, концертный зал с органом «Бахор» и, конечно, великолепный Театр оперы и балета имени Навои, а чуть позже появится и роскошный Дворец дружбы народов. Кто только в них не выступал! Доминико Модунио, Жильбер Беко, Марсель Марсо, Сальваторе Адамо, Том Джонс, Хампердинк, Джорж Марьянович, Радмила Караклаич, Эмил Димитров, Лили Иванова, великий Николай Гяуров, Марыля Родович, Карел Готт, Дан Спатару и т. д.

О советских звездах и именитых коллективах я и не говорю, все достойные побывали в Ташкенте, и не раз. В те годы были модны мюзик-холлы, был и ташкентский мюзик-холл, в котором блистали Юнус Тураев, Науфаль Закиров. Ни один мюзик-холл, а их в стране было четырнадцать, не проехал мимо Ташкента. Гастролировали у нас и мюзик-холлы из-за рубежа. Приезжали в Ледовый дворец Ташкента и мюзик-холлы на льду – незабываемое красочное зрелище!

А какие оркестры, великие биг-бэнды оставили свой след в Ташкенте: оркестр из ГДР «Шварц-вайс», испанский оркестр «Маравелья», оркестры Олега Лундстрема, Эдди Рознера, Юрия Саульского, Александра Цфасмана, Рауфа Гаджиева, Мурада Кажлаева, оркестр Дмитрия Покрасса, Леонида Утесова, оркестр Анатолия Кролла «Современник». В 1960-е годы А. Кролл возглавлял Государственный эстрадный оркестр Узбекистана, в котором пел незабвенный Батыр Закиров!

Знаменитый джаз-оркестр Карела Влаха с его бессмертным «Вишневым садом»! А несравненный саксофонист Папетти с итальянским оркестром «Палермо»! Даже легендарный оркестр Бенни Гудмана (США), давший в СССР всего два концерта, один из них провел в Ташкенте.

Когда в столице появился новый органный зал «Бахор», по тем временам лучший в СССР, все известные органисты, такие как Гарри Гродберг, бывали у нас по пять-шесть раз в году. Обязательно надо упомянуть и Государственный симфонический оркестр Захида Хакназарова, выступать с его коллективом приезжали выдающиеся музыканты со всего мира.

А какие шумные проводились в столице поэтические вечера, на которых с блеском выступал молодой поэт Александр Файнберг!

Вот такой пространный ответ на ваш короткий вопрос – почему я выбрал для жизни Ташкент.

Такое высокое искусство формировало зрителя, и я благодарен времени, Ташкенту, своему окружению, что они повлияли на мои вкусы, мировоззрение. Дали мне культурный багаж, с которым можно было вступать в литературу, в жизнь.

Но прежде чем перейти к тому, как я начал писать прозу, мне хотелось сказать несколько важных для меня слов о самом массовом явлении культуры – кино.

Наверное, человек, внимательно читающий этот текст, уже задался вопросом: почему молодой провинциал из казахской глубинки решил одолеть репертуар всех ташкентских театров? Верно. Человек не может вдруг, в одночасье, стать заядлым театралом или меломаном, для этого нужна веская причина или чье-то влияние: семьи, друзей, возлюбленной.

Ташкент прельщал меня как культурный центр, он близок мне по ментальности, а к решению переехать сюда подтолкнул кинематограф, давший мне первые представления о культуре, другой жизни. Я дружу с кино с детства.

Моему поколению повезло с кинематографом: он родился в нашем веке, стал зрелым к нашим юным годам и на наших глазах вместе с нами умирает.

С киношниками Ташкента я познакомился сразу. Я хорошо знал Джамшита Абидова, Мелиса Авзалова, Равиля Батырова, Али Хамраева, Адыльшу Агишева. Киношники и указали мне путь в литературу, можно сказать – командировали. Как-то на презентации фильма Али Хамраева я сделал невинное, на мой взгляд, замечание, которое задело мэтра, и он мне ответил с иронией: напиши что-нибудь сам, а я обязательно это экранизирую. Сказано было прилюдно, и меня это очень затронуло. Я вернулся домой и за три дня написал рассказ «Полустанок Самсона». Он был напечатан в московском альманахе «Родники» и с тех пор издавался раз тридцать, по нему делали радиопостановки. Это случилось осенью 1971 года.

Сегодня я понимаю, что те десять первых лет жизни в Ташкенте, прошедшие в насыщенной высокой культурой среде, и явились причиной того, что я начал писать, а реплика знаменитого режиссера лишь послужила толчком, рано или поздно это все равно бы случилось. В сорок лет я оставил строительство и уже тридцать лет живу жизнью профессионального писателя. Написав с десяток книг повестей и рассказов, я вдруг почувствовал, что мне тесно в рамках малого жанра. Наверное, к роману меня подтолкнуло и время, я видел закат коммунистической эпохи. К тому времени я общался не только с людьми искусства, среди моих друзей уже были представители высшей власти. В начале 1980-х годов меня стала волновать тема «человек во власти», «власть и закон». Я видел заметное раздвоение личности у людей во всех структурах власти, ощущал все нараставшую несправедливость вокруг, как и сегодня. Общество ждало перемен. И я написал роман «Пешие прогулки». Роман почти одновременно вышел в Москве и в Ташкенте, причем местный тираж был 250 000 экземпляров! Беспрецедентный случай! С выходом «Пеших прогулок» я получил широкую известность.

– В тетралогии «Черная знать» сквозной герой – Артур Шубарин по кличке Японец. Фигура, на первый взгляд, отрицательная, но по мере того, как мы его узнаем, невольно происходит метаморфоза восприятия – он вызывает симпатию, уважение. Он – личность. Где вы встречали подобных героев, и есть ли они вообще? Любопытен и герой вашего романа «За всё – наличными» – Тоглар. Вы его не приукрашиваете, начинаете с его уголовного прошлого, с побега из чеченского плена, указываете на криминальный характер его деятельности. Но ваш герой, вопреки вам, опять вызывает если не уважение, то сочувствие точно. А это немало в наше бессердечное время. Во всех романах чувствуется прекрасное знание вами делового мира с его непростыми взаимоотношениями, кодексом поведения – откуда столь специфические сведения?

– Ташкент всегда славился людьми энергичными, хваткими, как их тогда называли – деловыми. Из Ташкента братья Черные, бывшие алюминиевые магнаты, миллиардеры Алишер Усманов, Искандер Махмудов. О простых миллионерах я не упоминаю, хотя могу назвать навскидку десятки ташкентских миллионеров, живущих сейчас в Москве. Из Ташкента всемирно известный Алимджан Тохтахунов, в прессе его чаще называют Тайванчик, хотя правильно – Тайванец. Он является президентом Ассоциации высокой моды со штаб-квартирой в Париже. Я знаю его с юных лет, с 1964 года, знал и его младшего брата Малика, к сожалению, рано ушедшего из жизни. Могу утверждать, что он человек с очень тонким вкусом, прекрасно разбирается в живописи, антиквариате. Уроки балета его дочери Лоле, танцующей в Большом театре, давала в свое время на дому сама великая Суламифь Мессерер, недавно умершая в Лондоне. О дружбе Тохтахунова со знаменитыми артистами наслышаны все, но имеют в виду только московских, а он прекрасно знал цвет артистической богемы Ташкента, особенно в семидесятые-восьмидесятые годы. Мало кто ведает, что в Лондоне, в самых респектабельных районах, есть сеть роскошных магазинов люксовых товаров, которыми руководит наша молодая землячка очаровательная Гуля Талипова. Эти магазины возникли только благодаря знанию мира высокой моды Аликом, как называют его близкие друзья. Наверное, у многих еще в памяти скандал, связанный с олимпийскими медалями в фигурном катании, в который он попал. Тогда выдающиеся деятели культуры встали горой на его защиту. Алик присутствует в двух моих романах – «Ранняя печаль» и «За все – наличными». Уверен, такой яркой личности, как Алик Тохтахунов, будут посвящены десятки книг, о нем снимут фильмы. Судьба его гораздо интереснее самого захватывающего детектива, никакой сериал не сравнится с его жизнью. Алимджан Тохтахунов имеет и высочайшие европейские награды. Об одной из них следует рассказать.

В 1920 году, когда из Крыма уходила армия генерала Врангеля, она воспользовалась остатками российского боевого флота на Черном море. Флот из ста двадцати кораблей возглавлял контр-адмирал Михаил Андреевич Беренс, он вывез в эмиграцию сто пятьдесят тысяч офицеров и солдат. Флот нашел пристанище в порту города Бизерты Туниса, тогдашней колонии Франции. Оттуда русские растеклись по всему миру, но огромная их часть прижилась в Тунисе. В городе Мегрине есть русское кладбище, где похоронен контр-адмирал М. А. Беренс. Власти Туниса в 2001 году решили снести бесхозное кладбище. Русские эмигранты во всем мире стали собирать пожертвования на перенос в другое место хотя бы части кладбища, где похоронены многие достойные люди России, в том числе адмирал Беренс. Кстати, Беренс – одна из старейших морских фамилий России и ее гордость. Но сбор денег успеха не имел. Тогда русские эмигранты первой волны и их потомки обратились к жившему в ту пору в Париже Тохтахунову, и он дал необходимую сумму. За этот великодушный и щедрый поступок его посвятили в рыцарский сан и наградили орденом святого Константина.

Тохтахунов – известнейший меценат, одно перечисление адресатов его пожертвований может занять сотни страниц.

Конечно, узнав о моем общении в Ташкенте с такими людьми, вы понимаете, что образы Артура Шубарина, Коста, Ашота, Аргентинца в тетралогии «Черная знать» не случайны. Кстати, алюминиевый король Лев Черный и Алик Тохтахунов – одноклассники. Щедра ташкентская земля, если в одном классе вырастила сразу двух ярких людей ХХ века.

Несколько глубже и трагичнее фигура Тоглара-Фешина из романа «За все – наличными». Фешин по происхождению дворянин, его дед Н. Н. Фешин – реальное лицо. В 1922 году, уже известным художником, академиком живописи, он эмигрирует в Америку. Там его талант развернется во всю мощь, он познает славу, успех, большие деньги. Но даже те картины, которые остались в России и хранятся в Казани в Государственном музее изобразительных искусств Татарстана – бесценное наследие.

Одной из моих тайных задач в работе над романом было привлечь к имени Фешина широкое внимание, и, кажется, мне это удалось. Я сам известный коллекционер, и мне очень нравятся картины Фешина, хотя, к сожалению, в моей коллекции их нет.

Но вернемся к роману. Оставшийся в России внебрачный сын Фешина, в двадцать два года потеряв на войне руку, кормит семью тем, что рисует для базара в нищем послевоенном Мартуке картины. Внук Фешина становится самым известным «гравером» – так на жаргоне называют фальшивомонетчиков, он создает тот самый супердоллар.

Книга – о падении дворянского рода Фешиных из-за перманентных исторических катаклизмов в России. История о Тогларе-фальшивомонетчике мне понадобилась, чтобы показать, какую экономическую диверсию совершили американцы в России. За бумажки-доллары, которые Америка печатает денно и нощно и отправляет в Москву тоннами, гигантскими транспортными самолетами, каждую неделю уже тринадцать лет подряд, скуплены национальные богатства России: земля, недра, леса, заводы, фабрики, шахты, политики, власть.

– В романе «За все – наличными», он напечатан в «Казан утлары», прекрасно описан Париж, Дом моды Кристиана Лакруа, балетный фестиваль Джона Кранко, вечера в известных парижских ресторанах. Есть запоминающиеся сцены в Лондоне, в отеле «Лейнсборо». Лучше всего, конечно, описан московский ресторан «Пекин». Как вам пришла в голову идея этого романа о роскошной жизни, крупных аферах, о великих «каталах» и больших деньгах, приносящих не только радость, но и гибель? И много ли у вас в запасе таких историй для следующих романов? Упомяните хотя бы одну из них вкратце.

– Идея возникла у меня давно, но не хотелось бы лишний раз искушать людей, подливать масло в огонь, кругом и без того давно кипят страсти. Ведь вдруг, в одночасье, вся мораль рухнула, перевернулась с ног на голову. У людей появился новый бог, новая религия – деньги. Поистине – искушение дьявола. За деньги люди готовы не только душу запродать, но и, не задумываясь, убить, украсть. И в этот момент разгула дикого капитализма в России, когда миллионерами становились по росчерку пера высокого чиновника или в результате откровенного разбоя, я неожиданно получил заказ от одного издательства.

В те годы, в начале девяностых, у меня книги выходили потоком, тетралогия «Черная знать» переиздавалась и переиздавалась, и мое имя было у многих на слуху. Просили написать роман с хорошей интригой, желательно на реальной основе, как и все мои романы, но… главным было условие – показать роскошную жизнь, как я понял – пособие для нуворишей, как красиво тратить большие деньги. Сначала разговор с издателем я не принял всерьез, но он запал мне в душу, чуть позже я объясню почему. Но второй, третий звонок и личный визит издателя, да и эксклюзивный гонорар убедили меня. Табу, что я поставил себе как писатель – не искушать людей всуе, уже давно было снято вокруг: прессой, телевидением, западным кино, кстати, и высокой модой тоже. И отказываться не имело смысла. Как раз в те годы пошлость заполонила все вокруг, и с тех пор пошлость и маразм с каждым годом все крепчают и крепчают в геометрической прогрессии. Пошлость во всем. Пошлость стала нормой жизни, пошлой стали даже власть, политика.

Начиная роман, я знал одно: не буду потрафлять вкусам толпы – клубнички, вульгарности в романе не будет. Еще до «Пеших прогулок» я поставил перед собой задачу писать так, чтобы мои книги читали и интеллектуальные снобы, и дальнобойщики, и студенты, и рабочая молодежь. И мне это удалось. Я сужу по тем мешкам писем, что получал в свое время после «Пеших прогулок», и продолжаю получать их сейчас по электронной почте.

Но вернемся к вашему вопросу. В Париже я бывал и в советское время. Первый раз в 1979 году, кстати, в одной группе с дочерью Шарафа Рашидова Светланой, очаровательной, культурной, прекрасно воспитанной, знающей иностранные языки молодой женщиной. И ресторан «Пекин» в романе не появился случайно. С 1963 года я часто ездил в Москву в командировки. Сорок лет назад «Пекин» был очень стильным отелем с лучшим в Москве рестораном. Поселившись там однажды случайно, я всеми правдами и неправдами добивался там места. Рядом был «Бродвей», и «Пекин» находился в окружении пяти театров: «Современника», Театра сатиры, театра «Эрмитаж», театра Сергея Образцова и Концертного зала имени Чайковского. Все – в трех минутах ходьбы. Согласитесь, для театрала, меломана – это подарок Всевышнего. В гостинице имелось бюро обслуживания иностранцев, куда я очень быстро нашел ход, и проблема с билетами в театр, любой, была решена навсегда. Но когда в 1975 году я стал писателем, проблемы с гостиницами и билетами снялись сами собой. Лет двадцать пять я регулярно жил в «Пекине», отсюда мое знание Москвы шестидесятых-семидесятых годов. Отсюда ностальгическая любовь к «Пекину», где прошли мои зрелые годы, поэтому он и появился на страницах романа.

Еще в семидесятые я собирал материал «о другой жизни», в основном из журналов «Америка», «Англия», «Плейбой», из зарубежных газет, тайком приобретавшихся опять же в «Пекине». Нынешним молодым кажется, что только с Абрамовичем и с новыми русскими мир увидел роскошные яхты, личные самолеты, часы «Адемар Пиге» и «Патек Филипп», «Юлисс Нардан» с непременным турбийоном, стоимость которых зашкаливает за миллион. Или вечеринки в Куршавеле, где новые русские оставляют за вечер сотни тысяч долларов и которые всегда заканчиваются дракой и битьем посуды. Ведь кроме денег для красивой жизни нужно еще много чего, например – культура для начала.

Получив заказ, я стал в копаться в своем архиве и нашел там много заманчивых материалов: о султане Брунея Балдияхе, короле Марокко Хасане Втором, прекрасно одевавшемся и дружившем со многими кутюрье. Нашел материалы об Ага-хане, лидере исмаилитов, понимавшем толк в изысканной жизни, он был одним из богатейших людей мира до середины 80-х. Отыскал материалы об арабских шейхах, они удивляли свет в 60-х, 70-х, 80-х, – все лучшее в мире приобреталось ими. Высокая мода, дожившая до наших дней, обязана долголетием прежде всего им, они двинули индустрию роскоши на десятки лет вперед. Но все эти материалы, к сожалению, мне никак не подходили, нужен был русский кутила, герой вроде князя Феликса Юсупова, человека рафинированной культуры. Но, увы, такого персонажа я не нашел и с грустью отказался от архивов, не пригодившихся для романа «За все – наличными».

Но сегодня, готовясь к интервью, я понял, кое-что из моих старых записей вызовет интерес у ваших читателей. Какое-нибудь забытое для знатоков светской жизни имя теперь для многих может прозвучать впервые. Выбирая для журнала персонаж поколоритнее, я обнаружил такую странность, а, точнее, закономерность: великими транжирами были в основном восточные люди, мусульмане. У них тяга к роскоши в крови, хотя я нашел в своих записях и нескольких европейцев с королевскими фамилиями, принцев крови, или фамилии, принадлежащие к известным банкирским домам. Они тоже внесли свою лепту в безумную гонку роскошной жизни, но все равно, во всех их поступках, даже вызывавших у меня восхищение, я чувствовал европейскую рациональность, видел предел их увлечений, у всех них есть тормоза. А я хочу поведать моим землякам о человеке без тормозов, он умел зарабатывать миллиарды и тратил их без оглядки, без сожаления, со вкусом, широко, с шиком. Я имею в виду легендарного плейбоя 60-х – 70-х Аднана Кашоги.

Он сириец по происхождению, из простой семьи, отец его служил врачом у короля Саудовской Аравии – Абдель Азиза. Первые десять тысяч долларов Аднан заработал в США, куда приехал учиться. Восемнадцатилетний первокурсник становится в Сиэтле агентом завода грузовых машин. В 1956 году ему удалось запродать эти грузовики саудовской армии, был ему в ту пору двадцать один год. Одолел Кашоги только три семестра университета в Чико, хотя начинал в Денвере, мечтал стать нефтяником, далеко смотрел. Не сложилось, но нефть он если и не добывал, то продал ее – океан. Уже с первых своих скромных заработков он начал давать запоминающиеся приемы с изысканно накрытыми столами и непременно с красавицами из своего университета. В двадцать пять лет напористый дилер представляет в Эр-Рияде «Крайслер», «Роллс-Ройс», «Фиат» и две всемирно известные вертолетные компании.

Когда в 1964 году на трон взошел король Фейсал, дела Аднана Кашоги пошли резко в гору. Он стал единственным посредником по продаже американского оружия арабам. К тому времени он только приближался к своему первому миллиарду. Настоящие деньги пошли к нему после арабо-израильской войны 1973 года, когда нефть впервые резко подорожала, а все напуганные арабские страны начали лихорадочно вооружаться. В те годы Кашоги создал свою финансовую империю, оцениваемую в четыре миллиарда долларов.

Его домом поистине был весь мир – он имел дела в тридцати семи странах! Только огромных имений, разбросанных во всех частях света, у него было двенадцать. Знаменитое ранчо площадью 200 000 акров в Кении, куда на охоту на львов, леопардов, слонов приезжали президенты, члены королевских фамилий и простые миллиардеры. Организация такой охоты стоит миллионы долларов и считается высшим шиком среди избранных.

Он имел дворцы в Марбелье, которые Абрамович и Гусинский только-только обживают, дворцы на Канарских островах, столь модных в 70-е. А ещё невиданной архитектуры апартаменты, обставленные с немыслимой роскошью: в Париже, Лондоне, Каннах, Мадриде, Риме, Монте-Карло, в прекрасном Бейруте, еще не разрушенном войной, Эр-Рияде, Джидде.

Владел он и двумя этажами огромного небоскреба на Манхеттене. Его яхта «Набилла» с площадкой для вертолетов была столь роскошна, что затмила яхту английской королевы «Британия», до того считавшуюся эталоном величия и красоты. Да что затмила, ехидные журналисты писали, что в сравнении с «Набиллой» яхта королевы выглядела туристическим паромом для простолюдинов. Его автопарк, состоявший из всех известных в мире супердорогих машин, изготовленных для Кашоги индивидуально, приближался к двум сотням!

Собирал он и живопись, и антиквариат, но это отдельная тема, о его коллекции мы, наверное, узнаем только после его смерти. Об одежде, обуви, драгоценностях Кашоги как-то и упоминать неловко, все делалось в единственном экземпляре, без права повтора.

В начале 80-х он купил за четыре миллиона долларов самолет, надежный «Ди-Си-8», и переоборудовал его по своему вкусу еще за девять миллионов. Газеты того времени взахлеб писали о соболином покрывале в его спальне на борту лайнера размером три с половиной на два с половиной метра, стоимостью 200 000 долларов. Писали и том, что в самолете, имевшем три спальни, гостей годами угощали только французским шампанским «Шато Марго» 1961 года, не забывая упоминать о столовом серебре и хрустале, разумеется, сделанным для Кашоги в единственном экземпляре известными кутюрье, стоимостью в миллион долларов.

Лев по гороскопу, он был тщеславен, самолюбив, щедр до безрассудства. Даже бывшей жене, принцессе Сурайи, которой при разводе дал отступного в два с половиной миллиарда, однажды подарил на Новый год рубиновое колье стоимостью два миллиона долларов. Тогда же на Рождество он и новой жене Ламии подарил ожерелье из бриллиантов, изумрудов, рубинов стоимостью почти в три миллиона.

В 1985 году Аднан Кашоги отмечал пятидесятилетие, о котором с восторгом писали все глянцевые журналы мира, все скандальные и светские газеты. Правда, в его жизни были приемы гораздо круче, шумнее, но так он гулял в молодости. Но и это «тихое» празднество в имении «Ля Барака» на Средиземном море принимало пятьсот именитых гостей со всего света, а таких особ сопровождают еще три-четыре десятка слуг. Торжество длилось три дня, были использованы сотни километров кинопленки, сделаны десятки тысяч фотографий, разошедшихся по всем мировым изданиям. Даже сегодня эти снимки выплывают то тут, то там, поражая наше воображение.

Кульминацией праздника оказалась поздравительная телеграмма от американского президента, она гласила: «Наилучшие вам пожелания, Аднан. Ронни и Нэнси Рейган».

Кашоги вообще был накоротке со всеми американскими президентами, и с европейскими тоже, а в королевских семьях и вовсе свой человек.

Для нынешнего читателя хочу добавить свой комментарий: растраченные с 60-х по 80-е годы нашим героем гигантские суммы сегодня следует умножать на коэффициент – десять. Чтобы почувствовать масштаб в современных цифрах. В ту пору доллар был другим, полновесным, да и цены были другие.

Свой комментарий хочу подтвердить сценой из романа тех лет Ирвина Шоу «Вечер в Византии», где тоже показана роскошная жизнь. В Венеции на веранде дорогого ресторана сидят финансовые магнаты, и чтобы подчеркнуть богатство этих людей, автор пишет: «…в стодолларовых рубашках от Кардена…». Ныне рубашки от Китон, Лилиан Вествуд идут уже и по тысяче долларов, а Карден есть Карден.

Кашоги и сегодня жив, в следующем году он отмечает свое семидесятилетие. Он никогда не был администратором, не имел системного образования, всегда руководствовался только интуицией. В начале 90-х Аднан Кашоги понес огромные потери – время романтических авантюристов закончилось. Денег заметно поубавилось, и он не сорит ими как прежде, да и устал, видимо, возраст сказывается. Но он оставил свой след и в деловом мире, и в светской жизни ХХ века, и его запомнят, как человека, растратившего несметные богатства без сожаления. Запомнят, потому что на смену ему пришли другие богатые.

Невольное сравнение. Когда миллиардер Гусинский попал в «Матросскую тишину», он захватил с собой в общую камеру холодильник, а, освобождаясь, забрал его с собой. Почувствуйте разницу, как советует рекламный слоган.

Заканчивая историю феерического пути Аднана Кашоги, с которым я прожил один временной отрезок, отмеренный нам Всевышним, пытаюсь хоть как-то соотнести его жизнь со своей, понимая, что никакой связи, параллелей быть не может, даже теоретически – другие миры, другая жизнь, другая судьба. Но мысль, не дававшая мне покоя несколько дней, заставила вспомнить реальную историю из моей жизни, и я думаю, следует рассказать о ней. История эта может показаться писательским вымыслом, фантазией, чтобы увязать хотя бы тончайшей нитью реальность моего бытия с жизнью легендарного мультимиллардера Аднана Кашоги. Но что было, то было, и я благодарен памяти, выудившей из своих глубин эту историю, которой уже сорок два года. Слава Аллаху, еще живы люди, о которых пойдет речь, иные из них до сих пор еще обитают в Ташкенте, с другими я по сей день общаюсь в Москве, в Казани.

Осенью 1962 года, когда Аднан Кашоги стал представителем «Роллс-Ройса» и «Крайслера» в Эр-Рияде, я получил место в общежитии для ИТР Авиационного завода на Чиланзаре. Комендантше я чем-то приглянулся, и она говорит: «Поселю-ка я вас к хорошим людям». Хорошие люди оказались дипломниками Казанского авиационного института и приехали на практику. Среди них был и сын тогдашнего директора Ташкентского авиазавода Герман Поспелов.

Общежитие оказалось типовой пятиэтажкой, и студенты жили в квартире из четырех комнат, одна из которых была оборудована под холл с телевизором, диваном, сервантом с посудой, а в остальных жили мы. Было нас человек десять, из местных, кроме Поспелова, еще Геннадий Внучков, позже очень известный в Ташкенте человек. Он стал секретарем парткома завода, секретарем горкома партии. Страхуюсь фамилиями для подтверждения достоверности истории. Герман и Гена жили дома, на Урде, но имели свои кровати и у нас. Дипломные проекты тех лет отличались серьезностью, и они по ночам часто корпели над чертежами.

Ташкент 60-х – баснословно дешевый город, сухие вина «Хосилот», «Баян-Ширей», «Ак-Мусалас» стоили по шестьдесят семь копеек, а ведро персиков – три рубля. Сходить в хороший ресторан с девушкой можно было за десять рублей. Фантастическое время!

Днем дипломники работали мастерами в цехах и деньги получали приличные. Мы были молоды, азартны, по вечерам дома бывали редко. Но иногда, перед получкой, когда сидели на мели, коротали вечера у себя в холле. Если о походе в ресторан «Шарк», «Зеравшан» или в мою любимую «Регину» не могло быть и речи, то накрыть стол с сухим вином, фруктами проблем не возникало. Заводилой в нашей компании, лидером стал москвич, сын заместителя Генерального прокурора СССР Николая Венедиктовича Жогина – Валентин. Жогин-старший работал вместе с Руденко, возглавлявшим Нюрнбергский процесс, лет тридцать. Вот откуда тянутся корни моего интереса к прокурорским историям.

Однажды глубокой осенью в слякотный вечер мы собрались в холле за скромно накрытым столом. Сегодня, через сорок два года, когда я пишу эти строки о застолье на Чиланзаре, мне кажется, что в тот же ноябрьский вечер Аднан Кашоги тоже давал прием, а вокруг него порхали его подруги из университета, который он оставил без сожаления. Время для Аднана означало – деньги.

Вечер поначалу не складывался, и Валентин, чтобы как-то встряхнуть всех, предложил игру – как истратить миллион, если бы он был у каждого из нас. Идею от скуки приняли «на ура». Быстро накрутили бумажки и начали тянуть жребий – мне выпало выступать четвертым. Все трое выступавших передо мной студентов были из Казани, не из простых семей и старше меня года на три-четыре, а то и пять, в молодости это серьезная разница. Первых «миллионеров» я слушал вполуха, мои фантазии уже вырвали меня из убогой «хрущевки» и понесли в неведомо сказочный мир прожигателей жизни. Голос Жогина вернул меня за наш скромный стол, и я, уже разгоряченный фантазиями, начал…

В Ташкенте шел дождь с мокрым снегом, была пора сырого предзимья, и я сразу из заводской общаги перебрался на острова Фиджи в далеком и теплом океане, там как раз начинался курортный сезон для миллионеров. Тут я должен оговориться, что мои предшественники, «миллионеры» из Казани, не покидали страну, а я подумал: гулять – так гулять. В 1962 году, а это были годы хрущевской оттепели, счастливые сограждане, а, точнее, избранные, уже колесили по миру, мог же я и себе позволить хотя бы... теоретически. В ту пору миллион рублей равнялся почти полутора миллионам долларов, об обмене по курсу я объявил сразу, что было встречено восторженным ревом, в котором я кое у кого все же уловил нотки зависти. На островах среди роскошных пальм, на золотых пляжах я пробыл три недели, одиночество мне скрашивала одна очаровательная француженка русского происхождения, и вместе с ней я переехал в Европу. Прибыли мы в Зальцбург, где давали ежегодные зимние балы, затем перебрались в Вену, я давно грезил венской оперой и венскими кафе, где звучали вальсы Штрауса. Потом на появившейся в ту пору впервые роскошной машине «мазерати», которую мне доставили прямо в Вену, мы с Жаннет перебрались в Париж. Рассказывал я и о шикарных отелях, где мы жили, о ресторанах, в которых я никогда не бывал, но ясно их видел, заказывал такие закуски, вина, диковинные блюда, от которых, наверное, у бедных дипломников текли слюнки. Перечислял, какие драгоценности я дарил своей очаровательной спутнице, каким гардеробом обзавелся, какие шикарные швейцарские часы «Шафхаузен» приобрел, через много лет я узнал, что такие часы носит знаменитый немецкий киноактер Клаус Мария Брандауэр.

Фантазии сорвали меня со стула, я кружил по тесному холлу, изображая, какие томные танго танцевал с Жаннет на приемах или в ресторанах, изображал, какие курил сигары, которые сегодня снова входят в моду, и это вызывало единодушный восторг, сопровождавшийся возгласами: во дает!

Когда меня утомил слякотный Париж и я собрался переехать южнее, в Венецию, где уже зацвели каштаны и знаменитые кафе вынесли столики на улицу – меня вдруг одновременно, словно сговорившись, прервали те, кто должен был выступать позже. И Жогин, перекрывая гвалт, восторженные крики, сказал: «Рауль, возьми наши миллионы, мы хотим путешествовать с тобой!».

Но тут-то и произошла самая замечательная сцена за весь дивный вечер. Один из казанцев, выступавших передо мною, с нескрываемой обидой, словно их бросили, растерянно пробормотал: а как же мы?

Раздался гомерический хохот, и игра на этом закончилась.

Сегодня, когда бываю на Лазурном берегу или в Венеции, вспоминаю тот осенний вечер в Ташкенте. Добравшись сюда запоздало, через десятилетия, я не испытываю той радости, которую испытал тогда, в те минуты, когда потешал давних друзей фантазиями о роскошной жизни.

И вспоминаю я не Кашоги и других моих современников, красиво прожигавших здесь жизнь, память возвращает меня в начало века, в эпоху героев Фицджеральда. Вот они умели гулять красиво, со вкусом, достойно. В принципе, они были первыми прожигателями жизни на длинной дороге в целый век. Я прекрасно понимаю, что герои Фицджеральда, моего любимого писателя, автора моих любимых романов «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна», не могли позволить себе того, что позволял себе Аднан Кашоги.

Нет, я не завидую Аднану Кашоги, своему современнику, я завидую времени, когда он посещал эти благословенные места. Его время, мое время, было другим, оно вписывалось в рамки культуры, приличия. Нынче богатство стало агрессивным, злобным, вульгарным. Выскажу парадоксальную мысль: слишком много стало богатых, имею в виду только миллионеров. На днях объявили, что и у нас, в нищей России, их уже больше сотни тысяч, это выявленных налогоплательщиков, а в реальности опять нужно умножать на десять. А сколько их, богатеев, в зажиревшей Европе, Америке и вообще по миру? И все они спешат в Старый свет, оттого затоптаны самые желанные, романтические места в мире, воспетые поэтами, художниками. Думаю, что нынешнее время даже богатеям не в радость, и мне невольно приходит на память строка Тимура Кибирова: «Грядет чума, готовьте пир». Кстати, это эпиграф к моему бестселлеру – роману «За все – наличными».

И все-таки, пытаясь рассказать вам об Аднане Кашоги, о давнем воображаемом путешествии по миру с полутора миллионами в кармане, когда я не слышал еще о великом плейбое ни слова и когда у нас обоих всё было впереди, я вдруг понял, что время сроднило меня с ним. Все в мире упирается в определенные сроки, и я желаю легендарному Кашоги, так красиво поражавшему мир в ХХ веке, здоровья и успехов в оставшейся жизни.

– И последний вопрос, Рауль Мирсаидович, что бы вы напечатали в первую очередь, если бы вдруг стали директором Таткнигоиздата?

– Первое, что бы я сделал, перевел на русский и английский языки всего Хасана Туфана, издал бы о нем книгу в серии «ЖЗЛ», в которую бы вошли книги и об Амирхане Еники, Мухаммете Магдееве, Гарифе Ахунове, Заки Нури, Мирсае Амире, Гумере Баширове, Нури Арсланове и о ранних деятелях нашей культуры: Гаязе Исхаки, Кави Наджми, Аделе Кутуе, Хади Такташе. Все издал бы на трех языках, как казахи. Надо признать как данность: к сожалению, две трети татар не знают родного языка и вряд ли когда-то будут знать его. Отрезать их от татарской культуры только из-за того, что они не знают языка – значит потерять нацию окончательно. Остается одно, доносить татарское до татар на других языках. В ХХI веке одна лишь культура цементирует нашу нацию, а новый век будет ассимилировать татар еще быстрее.

Следующим моим шагом было бы издание избранного всех тех, кого я назвал Великим поколением, конечно, открыв дорогу в этот список еще нескольким достойным поэтам. Из старшего поколения добавил бы Сибгата Хакима, Марса Шабаева, Ильдара Юзеева, оставил бы место и молодым: Ркаилю Зайдулле, Мударису Валиеву, Кадыру Сибгатуллину. Издал бы всех их на двух языках: русском и английском, на родном языке их творчество и так широко известно.

Отдельным томом издал бы рубаи Равиля Файзуллина, это особо мудрая поэзия, форма, дающаяся редко кому. Когда я вижу в западных магазинах книги Омара Хайяма, Хафиза, Амира Хосрова Дехлеви, Рудаки, Саади, я невольно воображаю этот том Равиля Файзулина, уверен, он будет востребован, ибо у Файзуллина нет прописных истин, банальщины, он отразил весь ХХ век, самый сложный и кровавый в истории человечества.

Перевел бы на татарский романы: Рустама Валеева «Земля городов», Явдата Ильясова «Заклинатель змей» и «Золотой истукан».

Издал бы книгу о парижанине Харуне Тазиеве, его родители ташкентские татары. В шестидесятые-семидесятые годы он был на Западе культовой фигурой. Он самый именитый в мире вулканолог, спускался в кратеры почти всех известных вулканов. Его знают на Западе не меньше, чем океанолога Ива Кусто.

Издал бы книги о выдающихся спортсменах: Гайнане Сайдхужине, Галимзяне Хусаинове, Ринате Дасаеве, Вагизе Хидиятуллине, Зинэтуле Билялетдинове, Габдрахмане Кадырове, Венере Зариповой.

В татарскую серию «ЖЗЛ» включил бы книги об Ильгаме Шакирове, Рашиде Вагапове, Хайдаре Бигичеве, Зифе Басыровой, Алмазе Монасыпове, Назибе Жиганове, Салихе Сайдашеве, Фариде Яруллине и других деятелях культуры – такие книги сегодня нужны как воздух. И многое, многое другое – но об этом в следующей нашей беседе.

Казань, Переделкино,

2003

Назад