Назад

Глухому звука не объяснишь…

Интервью с Раулем Мир-Хайдаровым

– После выхода вашей книги в Казани, творческого вечера в клубе Союза писателей, ваших выступлений по телевидению, кратких интервью в газетах меня, как организатора встречи, одолели звонки. Читатели хотят узнать вас поближе, их вопросы и положим в основу беседы. Блиц-интервью уже не устраивают почитателей вашего таланта, так что, Рауль Мирсаидович, настраивайтесь на обстоятельный разговор. Прежде всего, какие писатели, книги повлияли на становление вашего характера, вкусов, мировоззрения?

– Мой любимый писатель Иван Алексеевич Бунин. Всем, кто хотел бы прочитать о любви, советую его роман «Жизнь Арсеньева». И. А. Бунин долго был под запретом и появился, как и Сергей Есенин, в хрущевскую оттепель. Люблю всего позднего Валентина Катаева. Блистательная проза! «Тихий Дон» Михаила Шолохова, «Прощай, Гульсары» Чингиза Айтматова. Почти всю поэзию Серебряного века и позднюю поэзию О. Мандельштама и А. Ахматовой. Из современных поэтов – Евгений Рейн, Татьяна Глушкова, Сергей Алиханов, Бахыт Кенжеев, живущий в Канаде. И совершенно блистательный, мудрый и ироничный, достойный продолжатель традиций Хайяма, Рудаки, Хафиза – Лоик Ширали. Из татарской поэзии: Туфан, Равиль Файзуллин, Мустай Карим, Муса Гали.

Из западных писателей – Ф. С. Фицджеральд, его я открыл для себя задолго до фицджеральдовского бума и этим горжусь. «Великий Гетсби», «Ночь нежна» перечитывал много раз, и они влекут меня по‑прежнему. Герман Гессе, особенно его «Степной волк». Огромное влияние оказал на меня Дзюмпэй Гомикава романом «Условия человеческого существования». Я прочитал его в 1964 году, а в 1987 году его назвали лучшим японским романом ХХ века. А Япония, напомню, самая читающая и издающая книги страна мира. По этому роману японцы сняли 20‑серийный фильм, возможно, и мы его когда‑нибудь увидим. Открытие для себя в юном возрасте Фицджеральда и Гомикавы до сих пор греет мне душу, ведь в ту пору я работал обыкновенным прорабом.

Польский писатель Станислав Дыгат с его романом «Путешествие», Ален Фурнье, написавший всего один роман «Большой Мольн», выдержавший после его гибели в первую мировую воину более 50 изданий, Томас Вулф с его «Взгляни на дом свой, ангел». В юности сильное впечатление произвел Ремарк с его «Три товарища», Хулио Кортасар – «Преследователь», «Южное шоссе».

– Какое влияние на вас и на ваше поколение оказало кино, киногерои вашего времени?

– Кино…Пожалуй, кино по массовости своей, доступности сыграло главную роль в воспитании многих поколений, не только моего. Ленин не зря определил: из всех искусств для нас важнейшим является кино. Моему поколению повезло с кинематографом: он родился в нашем веке, стал зрелым к нашим юным годам и на наших глазах вместе с нами умирает. Лет с семи я начал ходить в кино. В Мартуке фильмы менялись через каждые два дня, это было неукоснительно, как приход московских поездов на нашу провинциальную станцию, где паровозы заправлялись водой и где чистили их топки.

Отчим мой, человек городской, из Оренбурга, кино любил страстно. У меня была обязанность бегать к почте, где вывешивали афишу, и сообщать, какое сегодня дают кино. Однажды вышел конфуз. Я сказал родителям без всякого подвоха, что идет фильм «Два яйца». Они и пошли на эти «Два яйца», ибо старались не пропускать новых фильмов. Надеюсь, вы, догадались, что это были «Два бойца» с Марком Бернесом, Борисом Андреевым, Петром Алейниковым. В послевоенном Мартуке каждая копейка давалась с трудом, но отчим на кино мне выделял, говорил, что кино открывает глаза на мир, воспитывает. Помню, как мне завидовали сверстники, считали счастливчиком, и мне приходилось пересказывать в классе, во дворе содержание фильмов. Так что к устному творчеству я приобщился рано.

Отчим оказался прав: кино во многом сформировало мое мировоззрение, вкусы. Явно оттуда, из детства, тяга к музыке, джазу, интерьерам, живописи. Послевоенное кино сплошь состояло из трофейных фильмов, из фильмов наших союзников по войне. Мы пересмотрели десятки голливудских фильмов, тех самых, что сегодня принято считать шедеврами мирового искусства. Еще до войны немцы экранизировали почти все известные оперетты Штрауса. Оффенбаха, Легара, сняли мюзиклы с участием мировых звезд тех лет, теноров Карузо, Марио Ланца. Экранизировали многие шедевры мировой литературы. Мы видели фильмы с участием Фреда Астора, Рудольфа Валентино, Марики Рёкк, Сони Хенни, Греты Гарбо, Кларка Гейбла, Грегори Пека, Чарли Чаплина, Рода Стайгера, Питера О’Тула. А к шестидесятым, годам нашей юности, подоспел и итальянский неореализм. Какие имена! Федерико Феллини, Витторио Де Сика, Франко Дзеффирелли, Бертолуччи, Домиани, Де Сантис, Этторе Скола…

А фильмы «Рокко и его братья» с молодым Аленом Делоном и Франко Неро, «Ночи Кабирии» с Джульеттой Мазини и Марчелло Мастрояни, «Бум» с Альберто Сорди, «Горький рис» с Витторио Гассманом и Марио Адорфом!

Этот список, звучащий как музыка, я мог бы продолжать и продолжать. А новое немецкое кино с Максимилианом Шеллом, Клаусом Брандауэром! Французское кино – это Жан-Люк Годар, Трюффо, Жерар Филип, Анук Эме, Бурвиль, Жан Габен, Жан Маре, Жан-Луи Трентиньян…

Хотите верьте – хотите нет, существовало целое десятилетие египетского кино, откуда вышел будущий король Голливуда Омар Шериф. А японские фильмы Акира Куросавы, шведское кино Ингмара Бергмана… Испанское кино великого Луиса Бунюэля, польское кино Анджея Вайды и Кшиштофа Занусси. Да и наше кино в ту пору шагало в ногу с мировым. Как же такой могучий заряд мог не формировать наши взгляды, вкусы, мироощущение?

Тем более, все, о чем говорилось – это здоровое, гуманистическое кино, воспитывавшее в человеке только высокое. Ну, со мной и кино быстро все стало ясно – лет в десять-двенадцать я уже страстно мечтал о другой жизни, стереотипы реальной окружающей меня действительности никак не устраивали, и желание стало программным. Когда жизнь на закате, есть преимущество – ты можешь предъявить доказательства реализации тех или иных планов. На всем стоит тавро: проверено временем. Поэтому под влиянием кино, боясь опоздать в другую жизнь, в четырнадцать лет, после семилетки, я, единственный из трех параллельных классов, сел на крышу мягкого вагона поезда и укатил в город поступать в техникум. Обратите внимание – один из ста двенадцати своих сельских сверстников. Этим самостоятельным поступком я тоже горжусь всю жизнь.

– Рауль Мирсаидович, что мог предоставить вам, юношам, вступавшим в жизнь, провинциальный Актюбинск в конце 50‑х годов в культурном плане?

– Судя по вашему скепсису в голосе, вы наверняка думаете, что мы росли в культурном вакууме. Тут вы крепко ошибаетесь. С середины 50‑х в ДК железнодорожников сложился народный театр. В репертуаре была классика. Три-четыре пьесы с прекрасными декорациями, костюмами, продуманным освещением. В 1957 году, когда я уже учился в Актюбинске, театр привез в Мартук «Бесприданницу» Н. Островского. Одну из ролей исполнял шофер нашей техникумовской полуторки. Как я гордился и театром, и нашим «артистом»! Они дали два спектакля – аншлаг, восторг, овации, успех! Все абсолютно так, как на премьерах в столицах – это я могу подтвердить, как старый театрал. Такое сейчас невозможно и представить, а ведь существовал в Актюбинске и профессиональный театр. Зимой 1959 года на месячные гастроли приезжал Московский Театр оперетты, выступал он на сцене сгоревшего позже ОДК. Что творилось в городе! Билеты – с боем, зал – переполненный, разговоры – только об оперетте. В конце января 1960 года гастролировал знаменитый Государственный эстрадный оркестр Азербайджана под управлением композитора Рауфа Гаджиева.

Оркестр – настоящий биг-бэнд, семьдесят восемь человек – в три яруса, а ударник, с сияющими перламутровыми барабанами, медными тарелками – под самым потолком. Какие костюмы, декорации, световое сопровождение, блеск труб, саксофонов, тромбонов! Живая музыка Гленна Миллера, Дюка Элингтона! Неожиданные аранжировки известнейших джазовых мелодий Джорджа Гершвина, Джерома Керна, Коула Портера, короля аргентинского танго Астора Пьяццоллы, сделанные знаменитым Анатолием Кальварским! Восторг публики я просто не в силах описать, триумф – и только! Тогда еще не дробились ни страны, ни оркестры. С коллективом выступал и вокальный квартет, тот самый, что позже назовется «Гайя». Через три года в Ташкенте я вновь встречусь с оркестром и напишу восторженную рецензию, упомянув и актюбинский триумф.

Эта театральная рецензия станет моей первой публикацией. Она и позволит мне ближе познакомиться с музыкантами, и на десятилетия меня свяжет дружба с Рауфом Гаджиевым, певцом Октаем Агаевым, трубачом Робертом Андреевым, конферансье Львом Шимеловым, квартетом «Гайя», да и со всеми оркестрантами. Не раз я буду по их приглашению в Баку. А ведь все это началось в Актюбинске…

Весной того же 1960 года, уже во Дворце железнодорожников, выступал оркестр Дмитрия Покрасса. После моего отъезда приезжал оркестр Константина Орбеляна, где начинал в ту пору знаменитый Жан Татлян. Но главное – в другом: существовала своя внутренняя культурная жизнь Актюбинска. Какие вечера бывали в мединституте, культпросветучилище, кооперативном, нашем железнодорожном техникумах! В 44‑й, в 45‑й железнодорожных школах, во 2‑й школе, в 11‑й, в каждой из них была своя самодеятельность, свои эстрадные оркестры, солисты. Проезжая мимо полуразвалившегося ныне «Сельмаша», представьте себе, что там в конце 50‑х существовал заводской клуб, где зимой бывали танцы под джаз-оркестр. Стекалась молодежь со всего города, попасть туда было ох как непросто. А в субботу-воскресенье – танцы в ОДК и в «Железке», тоже негде было яблоку упасть. А какие новогодние балы давались во дворцах и клубах! Но это уже отдельная тема. Нет, время и Актюбинск дали нам, молодым, возможность приобщиться к культуре.

– Вы открываете нам новый взгляд на те культурные события, которые уже стали историей. Спасибо. В романе «Ранняя печаль» цитируется много поэтических строк и даже есть утверждение: «любите поэзию, в ней, как в Коране, Библии и Талмуде, есть ответы на все вопросы жизни». Поясните свой текст.

– Только в точных науках есть единственно правильный ответ. Некоторые люди пытаются выстроить свою жизнь по четким математическим формулам, но даже если ориентироваться на элементы высшей математики, вряд ли они гарантируют счастье. Я воспринимаю жизнь на эмоциональном, чувственном уровне, оттого, наверное, мне ближе ответы на все вопросы бытия, которые я нахожу в поэзии. Поэзия стара как мир. Я сейчас процитирую вам Рудаки:

Поцелуй любви желанный,

Он с водой соленой схож,

Чем сильнее жаждешь влаги,

Тем неистовее пьешь.

Или:

Не любишь, а любви моей

Ты ждешь.

Ты ищешь правды, сама ты –

Ложь.

Скажите, после этих строк сильно ли изменились отношения между мужчиной и женщиной, что нового добавили века в эти отношения?

Хотите пример посвежеее, поактуальнее:

Двухподбородковые ленинцы,

Я к вам и мертвый не примкну.

Или самая печальная строка поэзии, которую я встречал когда‑либо. Её написал десять лет назад недавно ушедший из жизни Евгений Блажиевский. В молодые годы он играл в футбол со знаменитыми нападающими Банишевским, Маркаровым в бакинском «Нефтянике».

И девушки, которых мы любили –

Уже старухи…

К поэзии всерьез и навсегда я приобщился тоже в Актюбинске. Зимой 56‑го года мой однокурсник Валерий Полянский тайком показал мне толстую тетрадь, исписанную каллиграфическим почерком. Это были стихи запрещенного в ту пору Сергея Есенина.

Ведь ты такая нежная, а я так груб.

Целую так небрежно я калину губ.

Там же была и его поэма «Анна Снегина» – вершина лирики.

Мне было шестнадцать лет,

И девушка в белой накидке

Сказала мне ласково: «Нет!»

Или вот строка из чукотской поэзии:

И легче зиму повернуть

Назад по временному кругу,

Чем нам друг другу протянуть

просящую прощенья руку.

Да, я убежден, в поэзии есть ответы на все случаи жизни, но не всякому дано их услышать. Поистине, глухому звука не объяснишь.

– Какое, на ваш взгляд, впечатление должны производить ваши книги на читателя, по максимуму?

– Прежде всего, читатель должен ощущать разницу между своими знаниями и моими, моим знанием жизни или описываемого предмета, ситуации. Если это случится, то книга будет читаться и перечитываться, передаваться из рук в руки. И тогда читатель будет приобретать мои новые произведения, не глядя на аннотацию, рекламу и даже качество полиграфии, ему важно другое – сам автор.

– И часто такое происходит с читателем?

– Уже произошло. Против цифр, против факта не попрешь. Пять миллионов книг, таков на сегодня тираж моих изданий, они ведь у читателя на руках. Мои книги читают и высоколобые интеллектуалы, и водители-дальнобойщики. На встречах с читателями в самых разных аудиториях, академики и шоферы, везде задают один и тот же вопрос: откуда вы это знаете? Я получал раньше тысячи писем, мешки писем – с этим же вопросом. Видимо, эти знания основательны, профессиональны, если после написания романа «Пешие прогулки» юристы были уверены, что я бывший прокурор высокого ранга. Если после романа «За все – наличными», где я затронул вопросы творчества казанского художника академика живописи Николая Ивановича Фешина, эмигрировавшего в Америку в 1922 году и там занявшего достойное его таланту место в мире, я стал получать предложения от многих журналов по искусству написать статьи о нем, предисловия, аннотации к его буклетам, проспектам.

В молодости, работая в строительстве, из‑за страсти к футболу я вел колонку футбольного обозревателя в одной из ташкентских газет. Во время матча я занимал место в секторе для прессы и так горячо комментировал вслух, что надо делать тому или другому тренеру, что однажды неожиданно для себя получил предложение стать вторым тренером команды в классе «Б». Впрочем, отгадку на многие вопросы, откуда я это знаю, читатель может найти в «Ранней печали». Признаюсь, этот роман дорог мне.

– Ваш роман «Пешие прогулки» стал настольной книгой многих юристов. Более того, они были убеждены, что роман написан бывшим прокурором, решившим в период перестройки за все унижения от партийной власти громко хлопнуть дверью. Известно, что следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР Б. Е. Свидерский, тот самый, что засадил за решетку Ахматжона Адылова, сказал: «Мне кажется, что это я написал «Пешие прогулки».

Оценка романа профессионалом такого уровня должна быть дорога для автора. В связи с этим вопрос: какие законы вы ввели бы в первую очередь, будь на то ваша воля?

– Начнем с того, что нужно реализовать, прежде всего, принцип неотвратимости наказания, и второе – все законы должны быть в пользу законопослушных граждан.

Презумпция невиновности – это, конечно, хорошо, но в наших условиях она работает эффективно только в пользу богатых и власть имущих.

Первое, что бы я сделал, будь на то моя воля, отменил освобождение под денежный залог. В бедной стране это – дискриминация большинства населения.

Второе. У нас сплошь рецидивная преступность. Есть случаи, когда получают срок и по десять, и по пятнадцать раз. Я считаю, что по особо тяжким преступлениям нужен порог преступности: два-три раза, а дальше – суровый приговор, по‑китайски. Иначе волну преступности не сбить. В Америке, кстати, третья судимость по одному и тому же виду преступления карается пожизненным заключением.

Третье. При въезде в страну обязательно декларировать не только наличную валюту, но и судимости, даже погашенные.

Четвертое. Тюремный срок надо определять по совокупности всех преступлений.

Пятое. В стране много немотивированного насилия. Сотни тысяч изуродованных, искалеченных, ставших инвалидами людей. Тут, на мой взгляд, одного тюремного срока мало. Человек, сделавший инвалидом другого, должен до конца жизни выплачивать ему определенную компенсацию. Сейчас оплату вместо преступника производит, в лице государства, законопослушный налогоплательщик.

Шестое. Сегодня в чудовищных масштабах происходит насилие над детьми. Насилуют и десятилетних, и пятилетних, преступления сплошь рецидивные. Растлители попадаются по пять-десять раз.

Ученые давно доказали, что подобная гнусная извращенность не проходит никогда. Нужен радикальный подход – следует кастрировать сразу, плюс тюремный срок. С точки зрения медицины, это простейшая операция. Скажете – сурово, жестоко? Да, согласен. Не хочешь стерилизации – не трогай детей!! А сломанных судеб детей, родителей вам не жаль?

Седьмое. Еще один закон мне кажется важным – о предательстве в рядах милиции. Тут я вижу простейший выход. Предатели из органов, к ним можно добавить и госчиновников, должны отбывать наказание не в специальных тюрьмах, как сейчас, а в общих. Страх неотвратимости возмездия обязательно сыграет свою роль. Еще закон, косвенно связанный с милицией. Почти каждое третье преступление ныне совершается уголовниками в форме милиционера, с поддельными удостоверениями, фальшивыми документами. Только за незаконное использование атрибутов власти нужна дополнительная статья, равная статье за содеянное преступление! А что творится в судах?! Подсудимые откровенно, перед телекамерами, угрожают судьям, потерпевшим, свидетелям. И закон не позволяет судье тут же добавить год-другой. Даже на футбольном поле законы куда более суровы. Скажи футболист судье что‑нибудь оскорбительное, тут же последует наказание – удаление с поля! Кстати, в США действует закон «Об уважении к суду».

Спросив, какие я немедленно ввел бы законы, вы наступили мне на больную мозоль. Их десятки, поэтому надо остановиться и лучше написать для вас специальную статью. Но о законах я хотел бы сказать и еще кое‑что. Я твердо убежден, что ясные, жесткие, своевременно принятые законы решают половину любой проблемы. Оттого, что мы никогда не жили по законам, мы еще не поняли, не оценили их силу. В советское время в республиках винили центр во всех грехах и в отсутствии мудрых, своевременных законов тоже. Уже десять лет новым государствам Москва не указ, но законодательство у всех практически идентичное. На всем постсоветском пространстве с завистью говорят лишь об узбекском законе, касающемся угона автомобилей. Там ужесточили меры – машины перестали угонять.

Любое преступление нужно сделать финансово нерентабельным, и оно само сойдет на нет. Свободу ценят все, особенно преступники. Меня постоянно спрашивают: как бороться с квартирными кражами? Тут необязательно увеличивать срок, важен другой показатель – чтобы у потерпевшего не было финансовых претензий. Пока вор не вернет украденное, он должен сидеть в тюрьме. А сейчас он шлет из камеры угрозы тому, кого обворовал, долг не гасится совсем, а срок исправно идет, день свободы близится. Здесь закон явно в пользу преступника.

– Какие черты характера для вас наиболее нетерпимы в людях?

– Лень. Безответственность. Лень, на мой взгляд, главная основа всех человеческих пороков. Остерегайтесь ленивых людей.

– Ваша любимая пословица?

– «Кто ничего не умеет, тот не должен ничего хотеть», «Когда коровы воду пьют, телята лед лижут», «Кто спит с собакой, тот наберется блох».

– Вопрос-бумеранг на ваш недавний ответ. Вы сами – не ленивы?

– Я отработал в строительстве более двадцати лет, одновременно заочно учился, писал книги. На «вольные хлеба», то есть работать на свой страх и риск, без зарплаты, ушел в 1980 году. Кстати, редкие писатели отваживаются на такой шаг. Большинство отираются в штатах газет, радио, журналов, издательств, где есть гарантированная зарплата. Мало написать рассказ, его надо издать – оплата по выходу в свет. А написал я семь романов, десятки повестей и рассказов – все изданное составляет десять-двенадцать томов. Трудно назвать меня ленивым. Возможно, оттого я ленивых вижу насквозь, чую за версту.

– Еще один вопрос о ваших качествах. Рауль Мирсаидович, вы – жесткий человек?

– Тут ответ без раздумий – да, конечно. Например, я – за смертную казнь. Новые государства никогда не выйдут из нищеты и не станут самостоятельными, если у них в период становления не будет жестких законов.

Если изменится жизнь, то законы можно поменять быстро, это в руках парламента. Сегодня за жуткие убийства наказывают десятью-пятнадцатью годами тюрьмы, а убийцы – сплошь от пятнадцати до двадцати пяти лет. В тридцать с небольшим лет эти подонки выйдут на волю и будут убивать вновь, тут – сомнений никаких. Для кого такое милосердие? За жизнь нужно расплачиваться только жизнью! И тут не надо оглядываться на законы сытого Запада, убивают ведь у нас и нас.

Аргумент гуманистов против смертной казни таков: мол, жизнь дал Господь Бог и только он может отнять ее, а никак не закон, не государство. Вроде бы резонно. А убийца разве Господь Бог, чтобы отнимать жизнь у другого?

Самое интересное, что народ, в случае референдума, обязательно проголосовал бы за смертную казнь. Такого разгула преступности и беззакония, наступившего с приходом к власти М. Горбачева, история еще не знала. Побиты все криминальные рекорды, и даже фальшивая государственная статистика преступлений, заниженная в десятки раз, пугает людей. Но этого никак не понимают законодатели и чины, призванные бороться с преступностью.

– Что для вас означает понятие «свобода»? Сегодня вам легче дышать как гражданину, как писателю?

– Я давно был убежден, что если у человека нет внутренней, личной свободы, то и внешняя, разрешенная, декларированная свобода ему тоже не очень нужна. Время лишь подтвердило мою правоту – большинству граждан нынешняя свобода оказалась в тягость, они бы её с удовольствием променяли на что‑нибудь гарантированное, материальное…

Совсем юным пятнадцатилетним мальчишкой я прибился к редкой по тем временам в Актюбинске компании стиляг. Небезопасное увлечение – могли отчислить из техникума, лишить общежития, дружинники могли порезать твои единственные узкие брюки. Но на это меня толкала внутренняя свобода. Мой личный вкус, моё понимание моды, эстетики. Позже я и дня не был в КПСС, хотя хорошо знал, что с партийным билетом шагать по жизни легче. Это тоже осознанный выбор, чтобы сохранить внутреннюю свободу. Любое членство, особенно в идеологической организации, очень обязывает. Издав первые книги, я тут же написал роман о мафии, о партийных казнокрадах, о бесправности гражданина, даже если он и прокурор. Наверное, я догадывался, что меня за это по головке не погладят – уж я‑то знал хорошо тех, о ком писал.

Результат известен – я стал инвалидом, в пятьдесят лет пришлось оставить в Ташкенте роскошную квартиру, загородный дом, отлаженный быт и начинать жизнь в России с нуля: с прописки, гражданства, жилья. Кстати, сорок лет назад в Ташкенте, чтобы получить прописку, я вынужден был год отработать слесарем на авиазаводе, имея уже диплом и опыт инженерной работы в Экибастузе. Судьбу эмигранта в России я хлебнул сполна. Только спустя восемь лет у меня появилась крыша над головой, которую мне никто не дал. Свобода одним указом «О свободе» не реализуется, равно как и демократия, которую сегодня обыватель ждет не дождется. И не дождется, как вчера не дождался коммунизма.

И еще о свободе, уж очень важная тема. Я убежден, что человек не может получить от общества, государства свободы больше той, которой он обладает в себе. Свобода, на мой взгляд, не может отождествляться с государственным строем, будь то тирания или демократия. Свобода – это, скорее, свойство человека, чем социальная данность.

– Иногда пресса пишет о бесполезности борьбы с преступностью, о том, что мафия бессмертна. Как вы оцениваете ситуацию? Ждет ли нас свет в конце туннеля?

– Я не разделяю настойчиво навязываемую массам мысль, что мафия бессмертна. Убежден: с ней всерьез еще не боролись. Давайте беспристрастно заглянем по обе стороны баррикад. Воров в законе на территории бывшего СССР около семисот. Газета «Кто есть кто» в 1996 году напечатала всех их по имени-отчеству, какие кликухи, за что сидели, что контролируют. Следует добавить, что грузинские, армянские, азербайджанские, узбекские мафиози после развала СССР почти поголовно переехали в Россию, а точнее – в Белокаменную. Такая Москва гуманная, заботливая. К слову сказать, девяносто процентов расхитителей народного добра из бывших советских республик, находящихся в розыске, тоже обитают в Москве. Но вернемся на баррикады. Кроме воров в законе, есть еще и уголовные авторитеты – их три-четыре тысячи. Взглянем на нашу сторону баррикад. Одних многозвездных генералов в силовых структурах России более десяти тысяч, по полтора десятка на каждого вора в законе! А офицеров – от полковников до лейтенантов, – этих уже тысячи на каждого преступника. О рядовых, с той и нашей стороны, и речи не идет, за нами десятикратный перевес. Ежегодно Россия присваивает двести пятьдесят - триста генеральских званий, а воров в законе коронуется на всем постсоветском пространстве не больше двадцати, отбор жесточайший – это не паркетных генералов штамповать.

На нашей стороне еще и целая армия прокуроров, судей, следователей, десятки спецслужб – и после этого утверждать, что мафия бессмертна, что с ней бессмысленно бороться?!!

– Что может вывести новые государства на постсоветском пространстве на новый качественный уровень жизни?

– Собственность. Культура. Образование. Собственности сегодня народ не имеет нигде, а культура и образование стремительно падают с каждым днем. В России сложилась невероятная ситуация: есть класс буржуазии, есть олигархи, но нет… капитализма. Еще одна российская уникальность – у государства нет собственности, но нет и класса собственников. В Российской армии среди призывников сегодня есть абсолютно неграмотные люди. Двадцать лет назад такое не могло прийти в голову даже самому оголтелому пасквилянту и антисоветчику.

– Может, Запад не помогает нам, как Европе, после войны?

– Вы имеете в виду план Маршалла? Тут я вас огорчу, а кое‑кого, наверное, даже шокирую. Россия получила денег от Запада гораздо больше, чем по плану Маршалла было вложено в экономику всех пострадавших от войны стран, вместе взятых.

От гигантских финансовых вливаний в Россию итог один, и весьма плачевный – долг более 156 миллиардов долларов. Для примера – иная парадоксальная ситуация: СССР вышел из тяжелейшей войны мощной индустриальной державой. Через пять лет восстановил треть своих территорий, еще через пять стал космической державой. К середине 60‑х СССР назывался супердержавой, с лучшим в мире флотом, авиацией, атомной энергетикой и так далее.

Из реформ Горбачева и Ельцина Россия выползает без космоса, флота, авиации, промышленности и так далее. Нам, оказывается, даже деньги во вред. За всю свою историю Россия переживает сейчас самый затяжной кризис, которому не видится конца. На мой взгляд, теперь мы вступаем в новую его фазу – за пятнадцать лет растранжирены все ресурсы государства, пришли в негодность заводы и фабрики, электростанции и АЭС, газопроводы и нефтепроводы, растащены торговый и рыболовецкий флот, гражданская авиация, на ладан дышит железная дорога. Мы на пороге перманентных технологических катастроф.

– Мрачновато получается, Рауль Мирсаидович.

– Согласен. Но я так вижу, к сожалению. Помните анекдот, появившийся с приходом М. Горбачева? Спрашивают: «А что будет после перестройки?». Отвечают: «Пятилетка восстановления народного хозяйства!». Сбылось копейка в копейку, только о планах восстановления пока не слышно.

– Что вас больше всего потрясло за последние годы?

– Наверное, потрясений в собственной судьбе хватает с избытком: после покушения стал инвалидом, оставил дом в Ташкенте. В пятьдесят лет пришлось начинать жизнь в России заново, с нуля. Но так случилось с миллионами моих сограждан, тяжкий крест времени я несу с большинством народа. За эти годы произошло с нами и со страной много нелепого, страшного, невосполнимого. Но шокировали меня два события. Первое, когда М. Горбачев вдруг стал рекламировать пиццу, а второе – чуть раньше. В эпоху горбачевских же кооперативов один из бывших руководителей Мартукского района вдруг объявился привратником в одном из актюбинских кооперативов. Чего им не хватало, умирали с голоду? Ни чести, ни достоинства, ни мужской гордости. Жалкие заботы о своей шкуре.

– Вы родились в Казахстане, жили в Узбекистане, работая в строительстве, объездили страну вдоль и поперёк. Вы пишете, что везде, где вы бывали – живут татары. Что, на ваш взгляд, более всего объединяет татар, живущих вне исторической родины: религия, культура, литература, язык, музыка?

– Конечно, важны все без исключения названные вами факторы, но, отвечая без раздумий на ваш вопрос, скажу – песня! Да, да, татарская песня – и народная, и современная. С первых сознательных шагов я запомнил песню – её пела мать, долгими зимними вечерами вязавшая пуховые платки, пела с подружками сестра Сания, пели в застолье мужчины-фронтовики. В Мартуке на каждой улице жили свои гармонисты. В нашем доме чаще всего бывал с тальянкой Гани-абы Кадыров, потерявший на фронте ногу и с одной ногой плотничавший! Позже его сын Хамза, физик-ядерщик, тоже замечательно играл на свадьбах. Сейчас обоснованно и необоснованно принято ругать коммунистов, но я хорошо помню, что долгие годы по четвергам по радио шел концерт татарской песни, а по праздникам давали концерты по заявкам. Для татар на чужбине это были святые дни – не меньше. Многие из Мартука тянулись в отпуск в Татарстан, и им всегда заказывали пластинки. Пластинка из Казани могла быть и свадебным подарком.

В 1984 году мой сын служил в армии на Дальнем Востоке. Из Хабаровска во Владивосток я добирался экспрессом «Океан», и вдруг по радио начали передавать концерт по заявкам рыбаков. Хотите верьте, хотите нет, девяносто процентов заявок были татарской песней. Для мичмана Валлиулина, для старшего механика Яруллина, для матроса Валиева – гордостью наполнилось моё сердце, что и тут, на краю земли, не унывают мои земляки. Позже писатель Альберт Мифтахутдинов, живший на Чукотке, в Магадане, говорил мне, что и там, на Колыме – много татар.

В 1978 году, уже будучи писателем, я приехал в Ялту и познакомился… с Ильгамом Шакировым. Он отдыхал в другом санатории и пришел проведать Амирхана Еники. Амирхана-абы дома не было, и я пригласил Ильгама подождать у меня. Ильгам и представил меня Еники, выходит, в один счастливый день я познакомился с двумя выдающимися корифеями нашей культуры. Узнав, что пришел Ильгам Шакиров, стали подтягиваться и другие писатели, отдыхавшие в это время. Быстро организовали на просторной веранде стол и сидели до глубокой ночи. По просьбе Амирхана-абы Ильгам пел в тот вечер много и от души. Этот концерт я запомнил на всю жизнь. Все оставшиеся дни в Ялте я провел с Ильгамом. В романе «Ранняя печаль» есть сцена с рестораном-варьете «Ницца», там мы не раз бывали с Ильгамом. С собой у меня была только одна книга «Полустанок Самсона», и я подарил её с надписью: «Ильхаму Шакирову – удивительному человеку, видевшему в лицо весь свой народ». Почему такой претенциозный, на первый взгляд, текст? Потому что наш великий мастер показал мне карту, где он выступал, и поверьте, не было в СССР поселка, где живут татары и где бы Ильгам не пел!!! Поистине, ни одному владыке, царю не удавалось увидеть глаза в глаза весь свой народ, и только он видел татар от мала до велика. На его концерты ходят всей семьей, с девяностолетними старухами и грудными младенцами на руках.

Я давно ношусь с идеей постройки ему народного памятника при жизни, не только как великому певцу, но и как объединителю, сохранителю нации. И на постаменте должны быть выбиты эти слова. А под ними ниже – карта СССР с Казанским кремлем в центре, и от него тысячи и тысячи лучей к местам поселения татар, где он побывал по велению сердца. В русской культуре таких людей называют подвижниками, жаль, не знаю, как одним татарским словом обозначить его роль в судьбе своего народа. Хочу упомянуть и Рашида Вагапова, Альфию Авзалову, Зифу Басырову и многих, многих других певцов, поэтов, композиторов, чьи песни тоже сохранили татар, татарскую культуру на чужбине.

Песней объединены татары, песней спаслись, с песней воевали и побеждали и с песней живут до сих пор.

Та летняя ночь на ялтинской веранде закончилась для меня еще одним сюрпризом – Амирхан Еники подарил мне роман «Гуляндам» о композиторе Салихе Сайдашеве в переводе Рустема Кутуя.

И еще один штрих о татарских песнях и исполнителях. На 75‑летие Мустая Карима съехались видные гости отовсюду, и каждого он поблагодарил в заключительном слове, и только про одного сказал так: «...а Хайдара Бигичева мне словно Всевышний послал…». Татарская песня оказалась самым дорогим подарком для сердца великого поэта.

– Вы прожили в Ташкенте с 1961 по 1990 год, работали в строительстве, потом начали писать книги, после «Пеших прогулок» получили общественное признание. Интерес представляет и ваша личная жизнь – в молодости вы активно занимались боксом, футболом, дружили с народным артистом балетмейстером Ибрагимом Юсуповым, увлекались джазом, собрали значимую коллекцию живописи, давно стали театралом, меломаном – это я к тому, что вы хорошо знали разные слои узбекского общества, отсюда вопрос: какую нишу в общественной, культурной, хозяйственной жизни Ташкента занимали татары? Сегодня, когда у татар обостренный интерес к самим себе, это важно знать.

– В среде татар в ходу живучая мысль, что якобы им нигде не давали хода. Но это совсем не так, посудите сами на примере Ташкента. Начну со строительства. Я сам работал в строительно-монтажных организациях – министром был Гази Сабиров. Замом министра в Министерстве стройматериалов работал отец известного ныне в Москве и в Казани предпринимателя и мецената Александра Якубова – Рустам-абы Якубов. В Министерстве строительства министром был Сервер Омеров, а министром сельского строительства – Таймазов. Главным архитектором Ташкента и архитектором знаменитой гостиницы «Ташкент» был всемирно известный Мидхат Булатов, автор многих фундаментальных работ по архитектуре. Один из крупнейших строительных трестов Ташкента возглавлял Наиль Клеблеев, республиканский трест механизации – Эрнест Ховаджи. Если названные навскидку первые лица были татарами, надо понимать, сколько при них работало соотечественников. Профсоюзом строителей руководил Исхак Забиров, доктор наук, издавший несколько книг по жизни и творчеству Мусы Джалиля. Узбекские профсоюзы возглавлял Р. Адаманов, начальником железной дороги был Кадыров, узбекским «Аэрофлотом» руководил Н. Рафиков.

Возьмем партийные органы. В ЦК комсомола, а позже в ЦК партии отдел пропаганды возглавлял Максуд Зарифович Узбеков, доктор наук. Секретарем горкома партии по идеологии, а позже и обкома был Карим Расулов, а его брат Рахим более десяти лет являлся прокурором Джизакской области, родины Шарафа Рашидова. Министром юстиции была Васикова, к сожалению, я многих уже не помню по имени‑отчеству. В прокуратуре, в Верховном суде, МВД, КГБ много высочайших постов занимали татары. Министром МВД в конце 80‑х был Вячеслав Мухтарович Камалов, чью фамилию я взял для своих книг «Масть пиковая» и «Судить буду я», ранее Камалов был первым замом председателя КГБ республики. Даже в суверенном Узбекистане ключевой пост главы таможенного комитета получил Рим Генниятуллин. Советником по внешней политике сегодня у Ислама Каримова – Рафик Сайфуллин. Большой вклад в создание Конституции современного Узбекистана внес академик Шавкат-абы Уразаев.

Но продолжим экскурс в долгое советское время. Коснемся культуры. Председатель Союза композиторов – Эльмар Салихов. Главный композитор «Узбекфильма» – Румиль Вильданов. Равиль Батыров, Ильёр Ишмухамедов – известнейшие режиссеры, и у знаменитого Али Хамраева тоже татарские корни. Главный киносценарист студии, её идеолог – Одыльша Агишев. Талгат Нигматуллин, актер, тоже прославился там. Возьмем Театр оперы и балета имени Навои. Долгие годы прима-балеринами были там всемирно известные Галия Измайлова и Бернара Каримова, и у главного балетмейстера Ибрагима Юсупова тоже татарские корни.

Заглянем в Союз писателей. До сих пор мало кому известно, что один из любимых писателей Сталина Сергей Бородин – татарин. В 1942 году он издал культовую для русских книгу «Дмитрий Донской». Классиком узбекской литературы слыл Аскад Мухтар. Высоко ценился властью Зиннат Фатхуллин, драматург. У него очень известные сыновья – Дильшат, лауреат Ленинской премии, а младший – один из создателей легендарного ансамбля «Ялла». Я хорошо помню их дом, сад в Рабочем городке. По-настоящему большим писателем был Явдат Ильясов, писавший по‑русски. Хотя он умер больше пятнадцати лет назад, татарскому читателю еще только предстоит ознакомиться с его творчеством. Наверное, его книги очень заметно повлияют на форму и стилистику молодых писателей – это другая кровь, но истоки у нее явно татарские.

Очень известен и любим в Узбекистане доктор наук, искусствовед, сын нашего классика Хади Такташа – Рафаэль Такташ. Из художников, которых там много, надо назвать академика Чингиза Ахмарова, автора изящных восточных миниатюр. Он оформил классические узбекские поэмы-дастаны: «Алпомыш», «Бабур-наме». Он же иллюстрировал большую подарочную серию восточных поэтов: Фирдоуси, Хафиза, Хайяма, Рудаки, Руми, Амира Хосрова Дехлеви, Низами, Бердаха. Чингиз Ахмаров оставил после себя не только учеников, но и новейшую школу забытой восточной миниатюры. В моей коллекции есть работы его талантливых учеников – Сергея Широкова и Азата Юсупова. Из молодых художников, ныне известных на Западе, хочу назвать Айдара Шириязданова.

Хотелось бы упомянуть и спорт. В знаменитые годы «Пахтакора» там играли Ревал Закиров, Виктор Суюнов, Владимир Тазетдинов, Максуд Шарипов, Вилли Каххаров, Вячеслав Бекташев, Гали Имамов. Общество «Пахтакор» представлял чемпион Европы легкоатлет Родион Гатауллин. Единственный чемпион мира по боксу – Руфат Рискиев, и гимнастки, многократные чемпионки мира, Европы, Олимпийских игр – Венера Зарипова и Алина Кабаева.

Даже на ежегодных пушных аукционах в Ленинграде, куда поставлялся лучший в мире бухарский каракуль, узбекскую комиссию возглавлял мой сосед, выпускник Плехановки – Максуд Зиганшин. Назову и выходцев из Ташкента миллионера Аниса Мухаметшина и братьев Расима и Рената Акчуриных.

Сходная ситуация в положении татар, или даже более благоприятная, была в те годы и в соседнем Казахстане. Многие связывают такую благосклонность к ним властей с родословной самого Кунаева и его жены-татарки, действительно, помогавшей талантливым татарам. Но я, живший и в Казахстане, и в Узбекистане, утверждаю, что это больше связано с ментальностью казахов и узбеков, с их открытостью и широтой их души.

Вспомнил Ташкент и Алма-Ату и неожиданно подумал: а готовы ли сегодня в Татарстане так же щедро предоставить высокие посты, должности тем же узбекам, казахам? Вряд ли. Сужу по своему опыту. Двадцать пять лет с татарским упорством я пытался издать в Казани книгу – и только сегодня, на двадцать шестом году мытарств, она вышла, хвала Аллаху.

Но вернемся ещё раз в Ташкент. Хочу рассказать, а кому‑то напомнить, как принимали здесь татарский театр. Отдавали ему самый большой и красивый зал Театра имени Хамзы. С билетами были проблемы, как и на концерты Ильгама Шакирова, хотя приезжали надолго, на месяц-полтора. В эти дни разговоры в среде ташкентских татар – только о спектаклях, артистах. Актеров постоянно приглашали в гости. Однажды уже упоминавшийся Максуд Узбеков, работавший в ЦК партии, пригласил домой руководство театра и ведущих артистов. Там, в гостях, я познакомился и с Марселем Салимжановым, и с Азгаром Хусаиновым, директором театра. С Азгаром связь поддерживалась долгие годы.

Татарская диаспора Ташкента жила полнокровной национальной жизнью, на Шота Руставели находился большой книжный магазин, где много лет имелся отдел татарской литературы, тут же оформляли подписку на казанские газеты и журналы, назначали встречи. В узбекской столице любили гастролировать казанские театры и эстрадные звезды. Помню, в конце 60‑х, встретив у филармонии её директора Ашота Назарянца, спрашиваю: когда приедет Доминико Модунио? Гастроли были уже давно объявлены, а знаменитый итальянец не появлялся. Назарянц, человек с хитрецой и юмором, отвечает: «А на что мне Модунио?» Я в ответ: «Будут аншлаги, большие сборы, сразу квартальный план…» А Назарянц с улыбкой: «Ну, эти проблемы гораздо лучше любой капризной звезды мне может закрыть Ильгам Шакиров, стоит мне только дать телеграмму в Казань!»

Я возражать не стал, знал, что творилось на концертах Ильгама. Пожалуй, он первый в СССР начал давать два концерта в день, для того, чтобы не разнесли вдребезги концертный зал. Ведь приезжали на выступления и из казахских городов: Чимкента, Джамбула, Туркестана, Арыси, из таджикского Ленинабада, киргизского Оша. Сейчас примерно такое происходит на концертах Алсу и Земфиры.

И еще об Ильгаме и татарской диаспоре, и о любви народа к песне. В середине 60‑х я часто и подолгу бывал в Москве по работе. Вечерами захаживал в кафе «Синяя птица», где день играл саксофонист Клейбанд, а день – гитарист Громин. Там я познакомился с молодым пианистом Владимиром Ашкенази, тем самым, который уже лет тридцать входит в мировую элиту исполнителей. Через год после нашего знакомства Володя, как и Нуриев, остался после гастролей на Западе. А тогда Ашкенази, узнав, что я татарин, сказал: «У вас есть очень хороший певец – Ильгам Шакиров». Я с удивлением спросил: «А ты‑то откуда знаешь? Он исполнитель народных песен, поет исключительно на родном языке». «А мне о нем Ростропович рассказал», – ответил Володя и поведал краткую историю, которую я не забыл и через сорок лет. Оказывается, Ростропович днем репетировал со своим оркестром в каком‑то Дворце, где вечерами выступал Ильгам Шакиров. Ростропович – человек увлекающийся, поэтому часто не укладывался в свое время и уходил перед самым концертом, когда музыканты уже настраивали инструменты. Каждый раз, когда Ростропович стремительно выходил на площадь перед Дворцом, он встречал огромные толпы людей, не обращавших на него никакого внимания и лихорадочно ищущих лишний билетик. Так произошло раз, два и три, на четвертый раз Ростропович подошел к афише, а на следующий день остался на концерт и все первое отделение простоял за кулисами, наблюдая и за залом, и за сценой, чтобы понять феномен невероятной народной любви к артисту. В перерыве он подошел к Ильгаму Шакирову, поздравил его с успехом и сказал много теплых слов. Через пятнадцать лет, познакомившись с Ильгамом, я получил подтверждение истории, рассказанной мне Владимиром Ашкенази.

Вот так тесно сплелась нить повествования вокруг одних и тех же татарских имен, и казанских, и ташкентских, да и всех остальных, живущих от Калининграда до Владивостока. При всей нашей раздробленности живем мы одними песнями, одними молитвами, преклоняемся перед одними и теми же людьми – цветом нашей нации.

– О чем, о ком вы не успели написать?

– Жалею, что не успел создать серьезные книги о Салихе Сайдашеве, Фариде Яруллине, Рудольфе Нуриеве – это моя тема. Я неплохо знаю балет, серьезную музыку. С юных лет я дружил со многими творческими людьми, некоторые из них стали сегодня значительными фигурами в мировом искусстве.

– Почему бы вам не начать эти книги сейчас?

– Слишком затоптана тропа к этим дорогим для меня именам, то есть написано много книг, особенно о Р. Нуриеве и С. Сайдашеве.

– Многие ваши ровесники – уже почти классики татарской литературы, а у вас в шестьдесят два года вышла первая книга в Казани. В чем причина столь позднего старта?

– Да, вы правы. Мои ровесники: Равиль Файзуллин, Ренат Харис, Гарай Рахим, Айдар Халим, Флюс Латыйфи, Диас Валеев, Рустем Кутуй, Рафаэль Сибат – действительно значительные фигуры, своими произведениями они прочно вошли в золотой фонд литературы.

Что касается меня – я и начал поздно, первый рассказ написал в тридцать лет, и мой путь в татарскую литературу оказался более долгим и тернистым. Для начала мне предстояло состояться в русской литературе. Думаю, что «Избранное» в «Художественной литературе» и еще три собрания сочинений, а также пятимиллионный тираж моих книг подтверждают, что с этой задачей я отчасти справился. Но уже самые мои ранние рассказы были переведены. Первым на татарский язык, по просьбе Мустая Карима, меня перевел в Уфе Айдар Халим. Еще в 1976 году меня заметил в Малеевке Ибрагим Нуруллин, благодаря ему в «Азат Хатын» вышел рассказ «Оренбургский платок». В 1979 году Заки Нури, с которым я познакомился в Ташкенте благодаря Зиннату Фатхуллину, пригласил меня на съезд писателей в Казань. Заки Нури очень активно пытался ввести меня в круг татарских писателей, но, как я понял тогда, чужих в Казани не любят. Хотя и тогда, и сейчас я думаю, более того, уверен, что Татарстан, Казань – колыбель для всех татар, даже живущих на других континентах. В 1977 году я подал заявку на книгу в «Таткнигоиздат», и вот сегодня, спустя двадцать шесть лет, книга вышла, и я счастлив.

Все эти годы я постоянно общался с татарскими писателями в Домах творчества, знаком с большинством из них. Так что никакой неожиданности в моем появлении в татарской литературе нет, я с луны не свалился, как кому‑то кажется, просто выпал долгий путь.

Были и есть писатели, которые всегда хотели, чтобы я не отделялся от татарской культуры, Казани. Это прежде всего Мустай Карим, Муса Гали, Ибрагим Нуруллин, Заки Нури, Гариф Ахунов, Ренат Мухаммадиев, Ренат Харис, Флюс Латыйфи, Равиль Файзуллин, Рашат Низамиев, Закир Хуснияр, Лирон Хамидуллин, Нурислам Хасанов, Данил Салихов, Марс Шабаев. И я им благодарен за это – вне родины, вне нации судьба писателя незавидна.

– Следите ли вы за татарской литературой?

– Очень внимательно. Я выписываю «Казан Утлары», «Майдан», «Татарстан».

– В таком случае, какие публикации поразили вас в последнее время?

– Во-первых, статья Вахита Шарипова «Гамбургский счет» в журнале «Татарстан», № 2 за 2003 год, а ранее статья Рафаэля Хакимова «Кто ты, татарин?».

Эту статью я размножил и в русском, и татарском вариантах и отвез в татарские общины Казахстана и Узбекистана. Она вызвала огромный резонанс. Разделяя почти все сказанное Рафаэлем-эфенди, я сомневаюсь только в одном. Вряд ли мы сегодня годимся в учителя, наставники, поводыри в тюркском мире. И казахи, и узбеки сегодня так далеко ушли, что вам из Казани и представить трудно, я ведь там бываю по два-три раза в году. Это наши отцы и деды были молодцы, в тюркском мире имели авторитет, отличались духовностью и образованностью.

Статья Рафаэля Хакимова – большой гражданский и нравственный поступок ученого, уверен, Сибгат-абы гордился бы поступком сына. Такое страстное слово уже с десяток лет витало в воздухе, его ждал народ, но его не сказали ни духовные, ни религиозные, ни политические лидеры, хорошо, что Рафаэль-эфенди обратился к народу, всколыхнул, встряхнул его.

– На встречах вам задавали десятки вопросов, они касались многих аспектов жизни. А были среди них такие, что вызвали недоумение или поставили вас в тупик?

– Татары народ жесткий, без восточных церемоний. Но за годы борьбы за право быть татарским писателем и издавать свои книги я привык держать удар. Однако ваше чутье не обмануло вас, такие вопросы были. Звучали они в разных редакциях, но по сути их было всего два, и я готов вернуться к ним.

– Пожалуйста, читатели просили не обходить острые углы, особенно ваши поклонники из числа казахских и узбекских татар.

– Первый вопрос задавали серьезные люди, занимающие официальные должности, звучит он примерно так: почему казахи отмечают ваши юбилеи, назвали вашим именем улицы, создали ваш литературный музей, включили ваше имя в свои энциклопедии, дают вам лучшее эфирное время на телевидении, не жалеют газетных полос для интервью, и т. д., и т. п.

Отвечаю – только потому, что я там родился, провел в Казахстане юношеские годы, я их земляк! Этого вполне достаточно. Я никогда не написал о казахах ни строки, кстати, сожалею об этом. Я прославил актюбинские края тем, что стал известным писателем. Иных причин нет. Такая у них ментальность, такая щедрая и широкая душа у казахского народа. Оттого они в годину невзгод пригрели на своей груди и чеченцев, и немцев, и поляков, и татар, и калмыков, и многих других.

Второй вопрос тоже звучал по‑разному, но смысл примерно таков: родился в Казахстане, живешь в Москве, пишешь по‑русски – что тебе нужно в Казани? У нас своих писателей хватает…

Отвечаю: Казань и все ее духовные и интеллектуальные институты принадлежат всем татарам. А главное, я считаю себя татарином и татарским писателем и не слишком озабочен тем, что кому‑то это не нравится. Наверное, казахам такая постановка вопроса и в голову не могла прийти. Представляете такой вопрос Олжасу Сулейменову в Алма-Ате, или в Бишкеке – Чингизу Айтматову? Нелепость? Согласен.

– Вы связываете свое будущее с Казанью, с татарской литературой?

– Наиболее важные дела, цели действительно связаны с Татарстаном. С советских времен по моим произведениям писались кандидатские и докторские диссертации, есть серьезные монографии. Академик Сергей Алиханов, кстати, он мой биограф, всерьез занимается моим творчеством, он читал в американских университетах курс лекций по моей прозе. После встречи в Казанском университете, я уверен, что мое творчество не останется без внимания и в Татарстане, появятся и биографы, и серьезные исследования.

У меня не переведены еще пять романов, проверенных временем, выдержавших смену режимов и идеологий. Они изданы миллионными тиражами, и я стараюсь, чтобы они дошли до татарского читателя. Возможно, найдутся спонсоры, меценаты, может быть, обратят внимание власти Татарстана, и мои книги, наконец, дойдут до татарского читателя. Я говорю, прежде всего, о романном творчестве, романистов в любой литературе немного, нет их перебора и в татарской.

Мне шестьдесят два года, все предыдущие юбилеи отмечены на чужбине, мечтаю отметить 65‑летие в Казани.

– Что бы вы хотели пожелать своим читателям?

– Прежде всего, не падать духом. Все равно другого времени взамен трудного не предложат. Какие ни есть годы, они – наши: для юных – годы молодости, для меня и моих ровесников – старости. Нельзя жить только ожиданием новых светлых времен или другой власти. Желаю жить прямо сейчас и сегодня, при любой власти. Не увлекаться чрезмерно политикой. Только горстка людей нуждается в крутых переменах, чтобы сменить тех, кто у власти.

Большинству же людей, при любом режиме, нужно отрабатывать свой восьмичасовой день: и рабочему, и технической интеллигенции, и учителям и врачам – всем. И требования к ним год от года будут жестче и жестче. Это не каприз работодателя, будь он частник или государство – это требование времени. И отрабатывать день нужно будет уже по‑другому – качественно и количественно, иная работа не нужна. За воротами фирмы, завода, стройки десять человек готовы всегда занять ваше место. Работать над собой, своей квалификацией – вот единственный шанс для всех нас, включая и меня. Вот в этом я и желаю успеха своим читателям.

Москва, Актюбинск,

2001

Назад